Джек-потрошитель с Крещатика

(«Нет, нет, Мише не нужен такой отец!.. не нужен!»)

И все же, с тех пор как она приняла решение закрыть тему Врубеля – тема точно вернулась из небытия и упрямо ходила за ней по пятам, как безумный преследователь. И никакое заявление в полицию с требованием не подходить ближе чем на 200 метров ей не поможет…

Там, во Владимирском соборе, Город не закрыл – он словно открыл перед Машей невидимую дверь нараспашку и ждал: зайдет она в нее или не зайдет?

– Последний вопрос, – голос младшей из Киевиц был сухим и жестким – она не подпустила к глазам закипающих слез. – Вы сказали, что здесь находится призрак убийцы.

– Да. Второй день подряд убийца приходит ко мне.

– И вы написали с убийцы «Дух Бездны»?

– Так и есть…

– Значит, вы знаете Ирину Ипатину, она представилась вам?

– Да, разумеется! Но в данный момент ее нет в моей мастерской. Отныне она совершенно в другом недоступном мне месте.

– Где же?

– Видимо, там, где ее портрет. И боюсь, эта картина таит в себе опасность…

– Опасность? Вашей работой опасно владеть?

– Мне трудно ответить. Но, полагаю, беда случилась с ее бессмертной душой, – произнес художник.

Вильгельм Котарбинский придвинул к себе зеленую папку и показал Маше седьмой, возможно, последний эпизод «Тихой ночи»: туманная дева прижималась к темнокудрому ангелу, оба они летели ввысь по звездному небу.

– Не могу объяснить, – сказал он. – Но ничего подобного уже не случится. Она изменилась. Быть может, сделала что-то ужасное… Но ее душа уже никогда не достигнет небес!

– Екатерина Дображанская? – открывшая дверь рыжеволосая художница застыла на месте и так тщательно прописала взглядом Катерину и Мира Красавицкого, будто решила написать в воздухе их портрет. – Простите, – извинилась за заминку она. – Я еще никогда не встречала такой красивой пары.

– Мы не пара, – равнодушно прояснила ситуацию Катя. – Мир помог мне донести картину. Позволите нам войти?

– Прошу вас… Не пара? – Взгляд «человека мира» Виктории Сюрской вцепился в Красавицкого, как спущенный с поводка питбультерьер. – Молодой человек, вы позволите мне нарисовать ваш портрет? – спросила она Мира, едва они прошли внутрь.

Несмотря на то, что, по утверждению Вадима Вадимовича, известная художница редко бывала в Киеве, она оказалась обладательницей обширной мастерской, переделанной из чердака в старом киевском доме со стеклянной крышей. Других источников света в помещении не было. И на квадратных стеклах громадного окна в небо уже разлёгся непроглядный туман.

– Простите, мне это не интересно, – отказался от предложения Мир.

Виктория оправдала свое победительное имя – она и не подумала отступать:

– О, я понимаю, с такой внешностью вас постоянно донимают предложениями… особенно женщины. Но меня действительно интересует только портрет. И я не прошу о бесплатной услуге. Я готова предложить достойную сумму за работу натурщика. Любую сумму. Просто назовите ее. Вы – превосходная модель. У вас невероятные брови. И глаза… и линия рта. А подбородок…

– Простите, я могу пока взглянуть на «Тайну» Вильгельма Котарбинского? – напомнила о себе Катерина. – Очень хотелось бы…

Она лгала: с того мгновения, как Катя перешагнула порог мастерской, она не могла думать ни о каком Котарбинском – ее сердце колотилось, дыхание участилось, кожу объял сухой жар, будто она была девчонкой, пришедшей на самое первое в жизни свидание с… алмазными серьгами огненноволосой художницы, встреченными ею на аукционе.

Сейчас уши Виктории были лишены украшений. Сияние исходило от груди, на которой покоился красный бриллиант, относительно небольшой в сравнении с другими, уже знакомыми Катерине камнями из коллекции Сюрской.

– Прошу вас, вот так выглядит «Тайна», – художница рассеянно махнула рукой куда-то вправо. Викторию Котарбинский интересовал столь же мало – она смотрела только на Мира.

Подавив в себе жгучее желание немедля заговорить о серьгах, Дображанская подошла к очередной сепии.

«Магическая, ирреальная вещь», – описал третью картину Вадим Вадимович.

В ней поистине было нечто притягательное или, скорее, затягивающее, заставляющее пристально всматриваться в полотно, вдумываться в каждую мелочь.

Ночь. Озеро или река. В воде на высоких сваях стояла избушка-часовенка с крестом на крыше и деревянной лестницей, уходящей прямо в воду. Из часовни лился умиротворяющий тихий свет. А из вечерней воды выступало почти неразличимое в темной ряби чистое и прекрасное лицо утопленницы… Лицо Ирины Ипатиной.

– Мир, – позвала Катерина, – пожалуйста, распакуй мою «Тихую ночь».

Мирослав быстро и ловко снял бумагу и бечевку с картины, прихваченной Катей из Аукционного Дома, и поставил «В тихую ночь» рядом с «Тайной».

И только теперь Катерина заметила, что в «Тихой ночи» на дальнем плане горит огонек. Огонь той самой часовенки!