Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]

Предложение было новое, и все помолчали немного. Потом начались возражения. Дмитрий Чурасов особенно был против:

— Ведь главный его козырь в языке, Коля, — доказывал он. — А раз теперь он немой и только мычит, беды от него не будет. Авось всю зиму пролежит, а мы за это время много дел наделаем. Вот проведем электричество и крепкой ногой в Чижах станем. Поправится он весной, выйдет на улицу, а кругом все наши. Он на нет и сойдет.

Булгаков тоже высказался против. Он даже целую историю рассказал:

— Пойми ты, Коль, ведь нас насмех поднимут в городе. Привезем мы его. Отлично. Возьмут его, допустим, на допрос. А у него язык не ворочается. Тоже, скажут, поймали преступника. Его на кладбище тащить надо, а не в острог. Деревенщины вы, скажут, а не коммунары.

Джек был определенно на стороне Николки. Хоть он и не имел доказательств, но внутренне был убежден, что все беды в коммуне от Скороходовых. Припомнил он и поджог станции и гибель огурцов. И так строить нелегко, а тут еще палки суют в колеса.

— Следить за ними давайте, — предложил Булгаков.

— Так ведь времени на это нехватит, — ответил Джек. — Следить будем, а работать когда?

— Резюмирую, — сказал Николка. — Отвезем его на машине в город завтрашний день ночью. Там доктора замечательные есть, профессора. Пусть они его осмотрят и лекарство пропишут. А как он выздоровеет, тогда поговорим.

Поднялся спор. Николка крепко стоял на своей позиции, Джек его поддерживал. Они доказывали, что даже в постели Скороходов опасен. Ведь вот всю прошедшую зиму пролежал он якобы без языка, а когда зашли к нему коммунары, он библию читает и указаний в ней по текущему моменту ищет. Как теперь узнать, когда к нему язык вернется? Может, завтра, а может, через месяц. Десяток верных приятелей у него и Чижах есть, через них он с деревней связь держит. Некоторые бабы считают его за мученика, говорят; что он записки пишет и рассылает со своими дочерьми. Теперь, как поправится, наверное, новую штуку придумает.

Капралов только открыл рот, чтобы возразить Николке, как вдруг далеко у конюшни тявкнула собачонка Чумакова. Боби Снукс, который лежал под столом, моментально вскочил на ноги и бросился к двери.

— Ша, ребята! — сказал Николка. — Подождите.

Замолчали, прислушались. Но кругом было все тихо. Только дождик лупил по крыше да вода шумела, сбегая по трубам. Собака у конюшни умолкла, но Боби стоял у двери беспокойно, задрав морду вверх.

— Дай мне слово… — начат было Капралов.

— Подожди! — остановил его Николка. — Посидим в темноте, ребята.

Он потушил электрическую лампу и подошел к окну. На площадке перед большим домом горел фонарь. Вокруг него кружились водяные капли. Коммуна спала, и совсем было тихо на дворе. Но именно эта тишина почему-то и казалась подозрительной.

Николка достал наган из стола и сказал:

— Возьми-ка собаку, Яша, да выйдем на крыльцо.

Джек взял Боби за ошейник и открыл дверь. Все вышли на террасу и молча постояли несколько минут. Ничего подозрительного на дворе как будто не было, только Боби ворчит и рвется из ошейника.

— Чует кого-то! — прошептал Николка. — Отпусти его, Яша.

Джек освободил собаку. Одним прыжком Боби соскочил с террасы и исчез в темноте. Затем, далеко у конюшни, послышатся его ожесточенный лай, визг и как будто звуки борьбы.

— Хорек, — сказал Маршев.

— Брось! — оборвал Николка. — Какой там хорек! Не понимаешь разве: Скороходов Пал Палыч за лошадью пришел с друзьями своими. Бегом, ребята, но без крика!

Коммунары соскочили с террасы и побежали в темноту. Капли дождя плющились о лица, забивались в глаза и уши. Слышен был топот ног впереди и лай удаляющегося Боби. На мгновенье задержались у конюшни. Капралов зажег спичку, осветил ворота. Они были заперты изнутри на задвижку, но кто-то всунул в щель железный шкворень и, видимо, пытался проникнуть внутрь. Слышно было, как лошади в конюшне тревожно перебирают копытами и как храпит Чумаков.

— Бежим дальше, товарищи! — скомандовал Николка. — Если хоть одного изловим, все дела распутаем.

Коммунары побежали по фруктовому саду, и лай Боби Снукса служил им путеводным сигналом. Собака лаяла далеко впереди.

Бежать по саду было трудно. Ноги скользили по мокрой земле, ветви яблонь хватали за одежду. В темноте можно было удариться о ствол дерева, выколоть глаз о низкий сук. Но ребят не смущало все это. Николка торопил. Он понимал, что погоня является как бы продолжением разговора в конторе, и если понатужиться и нагнать неизвестных людей, то все станет ясно.

Делая огромные прыжки, Николка все время покрикивал:

— Наддай, ребята, наддай. Борьба на последнем этапе…

Сад кончался. Вдруг издалека, из-за пруда, донесся протяжный вой Боби. Затем все затихло. Коммунары выскочили из-под деревьев, перемахнули через канаву. Пруд остался сбоку, впереди были разрушенные мокрые гряды огорода, а дальше уж поле. За канавой остановились.

Ни лая, ни топота слышно не было.

— Может, в засаду сели? — спросил Капралов.

— Нет, по огороду бегут, мягко, — ответил Николка. — Поэтому и шагов не слышно. Но следы останутся.

— Да ведь не разберешь их, дождем смоет.