Джекаби

Инспектор Марлоу насупил брови, и у его глаз, на которые легла тень, появился угрожающий вид, который обычно бывает у громил в подворотнях в плохих районах. Но Джекаби продолжил, как ни в чем не бывало:

— Вы велели ему следить за нами, поэтому, он, разумеется, и смог позвать меня. И да, кажется, я узнал лейтенанта Дюпена, держащегося на расстояние, когда мы шли по Четвертой Улице. Из чего я заключаю: совершенно очевидно, что вызвали вы меня сюда не для профессиональной консультации, Инспектор. Я подумал, возможно, покопавшись в глубинах своего сознания, вы все-таки решили воспользоваться моими навыками, но мы оба знаем, что это не тот случай. Итак, вот он я, на месте преступления, под вашим пристальным надзором, в то время, как ваши люди имеют достаточно времени, чтобы обыскать мой дом. Может у вас есть желание задать мне какой-нибудь вопрос, прежде чем бросить меня в тюрьму?

— Думаю, это может подождать до тех пор, пока мы не окажемся в участке, — со стоном ответил Марлоу.

В дверном проеме неожиданно появились караульные, дежурившие в коридоре. Джекаби вышел так тихо, как это свойственно дилижансу, вытянув при этом руки, чтобы на них надели наручники.

— Что? — У меня голова шла кругом от столь неожиданного поворота событий. Это было каким-то безумием! — Мистер Джекаби… они что, могут вас арестовать? Вы же ничего не сделали! Инспектор, одумайтесь. Он ничего не сделал!

Марлоу аккуратно отвернул уголок носового платка, который держал в руках, обнажив металлический блеск камертона, окрашенного красным — и это могла быть только кровь. Он сделал вид, что размышляет над данным объектом в течение какого-то времени, пока Джекаби заковывали в наручники.

— Не стоит переживать, мисс Рук, — обратился он ко мне, заворачивая камертон обратно в тряпицу. — Он не останется один. Я ведь вас предупреждал, чтобы вы не позволили ему втянуть вас в его сумасшествия, не так ли?

На моих запястьях щелкнули тяжелые железные ледяные наручники Марлоу. Когда нас вывели в вестибюль, нам пришлось пройти мимо небольшой толпы квартиросъемщиков, сдерживаемых полисменами. Женщина в канареечном платье поставила перед собой задачу оповестить как можно больше соседей. Они толкались и одновременно следили за нашим проходом, не спеша при этом давать показания, но охотно прислушивались к происходящему. Репортер установил в дверном проеме фотоаппарат и стоило нам только появиться, он тут же щелкнул вспышкой. Марлоу рявкнул на него, чтобы того убрали его с глаз долой, и офицер немедленно приступил к выполнению приказа. Я же как можно выше подняла воротник пальто, краснея от смущения. А вот Джекаби казался совершенное невозмутимым. Он уверено шагал за полисменом, словно это он здесь был хозяином положения, а не наоборот.

Репортер больше не пытался фотографировать, но благородно предоставил свои уши для надоедливой сплетницы в белом. Она украдкой бросала на нас взгляды, и я видела, как из её рта с надменным презрением вылетели слова: «та девушка!» — прежде чем из толпы вырвалась другая фигура.

Мона О'Коннор прошла мимо своих соседей и встала перед Джекаби, прежде чем кто-нибудь из офицеров успел её остановить. Она ткнула Джекаби пальцем в грудь и сообщила:

— Вы! Вы солгали мне!

— Уверяю вас, мисс О'Коннор, я не делал ничего подобного. Это какое-то недоразумение. Если вы не возражаете, то нам нужно ехать. — Его спокойствие было завораживающим, и, если бы не звон наручников на запястьях, я бы даже и не вспомнила, что он находился под арестом. Но Мона была неумолима.

— Ничего подобного! Вы мне солгали!

Страж, державший Джекаби за руку, попытался протиснуться между ними, бормоча что-то вроде:

— Отойдите, мадам. С дороги. Отойдите.

Но это не помогло. Тогда подошел другой офицер, стоявший в вестибюле, чтобы оттащить её за руку. Но она вырвалась и не сдвинулась с места.

— Вы заверили меня, что к утру ей станет легче! — выкрикнула она, как только мы продолжили двигаться вперед.

Теперь невозмутимость Джекаби дала трещину. Глаза у него расширились, а лоб наморщился. Он попытался остановиться, и офицер шедший следом толкнул его в спину.

— Миссис Морриган? — крикнул он через плечо, когда нас уже оттеснили к двери. — То есть вы говорите, что ей не стало лучше?

— Ей хуже! — прокричала Мона, сдерживаемая офицерами. — В тысячу раз хуже! Она еще никогда не была в таком состоянии!

Офицерам наконец-то удалось задержать женщину и благополучно вывести нас за дверь.

Когда мы вышли на дневной свет, лицо Джекаби приобрело пепельный оттенок. Он не открыл рта, пока нас обоих не усадили сзади в полицейский фургон. Полисмен захлопнул дверцу, и мы уселись на жесткие деревянные сидения, которые воняли пивом и блевотиной.

— Все так плохо? — спросила я.

Прежде чем ответить, он медленно выдохнул.

— Каждый раз, когда миссис Морриган причитает ночью, чья-то жизнь жестоким образом обрывается, теперь же… её причитания стали в тысячу раз хуже… да, думаю, что так и есть, все очень плохо.

Глава девятнадцатая