Джеки Чан: состарился, не успев повзрослеть

Ох, слушая его, я чуть не расплакался! В том сценарии не было ни единой драки, ни одного удара, это оказалась самая настоящая драма под названием «Лучший подарок». Сейчас пока ещё идёт работа над сценарием. Продюсировать фильм будет Уилл Смит, возможно, он же будет и режиссёром. Эта роль станет для меня настоящим вызовом, но я с огромным нетерпением этого жду. Когда я кому-нибудь пересказываю сюжет, мне говорят: «Джеки, ты обязательно должен сыграть эту роль».

«ПРОДЮСЕР-ДЕМОН»: ДЖОНАТАН ЛИ[124]

Я уже и забыл, как мы с ним познакомились, помню лишь, что всегда его очень уважал.

Благодаря его посредничеству я несколько раз исполнял песни на благотворительных мероприятиях, а затем он, полностью взяв на себя все хлопоты, помог мне выпустить пластинку. Мой первый сольный альбом назывался «В первый раз»[125], Джонатан был его продюсером, и ему удалось продать более миллиона экземпляров. Мой альбом тогда стал лидером продаж. Потом он помогал мне выпустить второй альбом. Постепенно мы с ним крепко сдружились. Он ко мне очень требователен во всём, что касается музыки, поэтому я прозвал его «продюсер-демон».

Я тогда одну пластинку мог записывать по три года, другие исполнители не могли даже вообразить таких сроков. Где ещё сыщется человек, который будет ездить по всему свету, записывая там и сям по паре фраз: что-то записал на Тайване, что-то — в Австралии, что-то — в Гонконге, что-то — в Америке. У меня был очень плотный график, из которого я лишь изредка мог выкроить чуть-чуть свободного времени на запись, поэтому работа над альбомом продвигалась черепашьими темпами.

Во время записи альбома «В первый раз» мне предложили попробовать записать две песни на фуцзяньском диалекте[126]. На тот момент я был уже очень популярен во всей Юго-Восточной Азии, и когда записывался на Тайване, подумал, что неплохо было бы таким образом придать альбому немного местного колорита. Лишь позже я узнал, что надо мной посмеивались. Мне объяснили, что фуцзяньский диалект у меня выходит с шаньдунским акцентом, да ещё с интонациями арий из пекинской оперы, и всё это звучит, как речь маленького ребёнка, который только учится говорить на родном диалекте. Когда альбом был готов, он разошёлся огромными тиражами, и, наверное, все тайваньцы тогда дружно надо мной потешались.

Как-то в один из дней я записывал песню на фуцзяньском диалекте, и чтобы лучше сосредоточиться, опустил шторку в комнате звукозаписи. Оставшись один, я допел песню, прислушался и не услышал снаружи ни звука. Обычно, когда я заканчивал петь, Джонатан или кто-нибудь ещё говорили мне, что нужно скорректировать, с какого места начать во время повторной записи. В этот раз никто ничего не говорил. Я открыл дверь и вышел из комнаты. Снаружи все валялись от хохота. Я был смущён и озадачен: неужели моё произношение на фуцзяньском диалекте и впрямь так смешно звучит?

Когда мы записывали второй альбом, песни, которые выбрал Джонатан Ли, оказались для меня очень сложными — к примеру, в песне «Стряхну с себя пыль, взбодрю усталый дух»[127], написанной Джонатаном Ли, припев «хэй-йо-хэй-хэй-хэй-йо-хэй» должен петься в быстром темпе, и я никак не мог уловить ритм. А в некоторых песнях тональность была слишком высока. Я порядком намучился, записывая их.

Я с Джонатаном Ли

Как-то раз, промучившись с очередной песней, я по-прежнему был недоволен результатом. Выйдя из комнаты звукозаписи, я сказал Джонатану:

— Вы бы писали мне такие песни, как «Мою душу видно насквозь»[128] — вот её и запомнить легко, и со сцены можно исполнять. Не хочу я записывать те песни, которые ты мне сейчас дал.

— Ты же не можешь всё время петь только такие песни, как «Мою душу видно насквозь» или «Каждый день в моей жизни»[129], — ответил Джонатан Ли. — Я хочу, чтобы ты развивался, повышал свой уровень.

— Не нужно мне ничего повышать, я может понижать хочу. Я хочу петь обычные песни. Сочини для меня такие песни, которые смогут подпевать обычные слушатели, зачем делать их все такими сложными? Я снимаю фильмы, которые доступны и понятны каждому, мне не нужно высокое искусство, всякий там арт-хаус, его может смотреть лишь горстка избранных. Не заставляй меня завывать все эти высокие «хэй-йо-хэй-хэй-хэй-йо-хэй» или «а-а-а-а», я хочу петь «Мою душу видно насквозь»!

Я вещал перед ними минут 45, а они меня терпеливо слушали. Наконец Джонатан Ли спросил:

— Ты закончил свои излияния?

— Закончил.

— Отлично, тогда возвращайся в комнату и продолжай запись.

— О… — только и смог вымолвить я.

Впоследствии, где бы я ни исполнял песню «Моя грудь полна несгибаемой воли», я всегда брал с собой Джонатана Ли, даже если это был концерт

в американском Лас-Вегасе. Когда наступал черёд этой песни, он всякий раз подходил к сцене и, дождавшись припева «хэй-йо-хэй-хэй-хэй-йо-хэй», снизу подавал мне знаки руками, а я пел припев, следуя его знакам. Убедившись, что я уловил ритм, он разворачивался и уходил от сцены. И так было каждый раз: он ждал у сцены припева «хэй-йо» и подавал мне знаки.