Джеки Чан: состарился, не успев повзрослеть

Он забил десять трёхочковых подряд. Забив последний мяч, он не подошёл ко мне, а повернулся к маме:

— Папа должен мне 10 тысяч долларов.

Джоан сразу же достала бумажку и написала на ней: «Я должен сыну 10 000 американских долларов». Потом попросила меня поставить там подпись.

В конце концов я выплатил ему эти деньги только в год его двадцатипятилетия или двадцатишестилетия.

МЕЖДУ 10 И 15 ГОДАМИ (2)

Когда он перебрался из Америки в Гонконг, я выделил ему в качестве жилья половину дома.

Каждый день по вечерам на его половине зажигался весь свет, какой там имелся. Когда я зашёл посмотреть, чем он занят, я обнаружил, что там никого нет, однако там горели все до единой лампочки, даже в туалете и в буфете. Дождавшись его возвращения, я спросил:

— А ты не можешь выключать свет?

— Когда свет включен, чувствуешь себя бодрее, — ответил Джейси.

— За электричество плачу я, а ты так рассуждаешь. Нельзя впустую расходовать ресурсы. Если завтра ты опять не выключишь свет, будешь сам оплачивать счета.

На следующий день свет снова горел ярче яркого.

А на третий день я вызвал электрика и попросил его разделить счётчик, установив ещё один электрощиток на половине сына:

— Отныне все расходы за электричество ты будешь оплачивать сам.

С тех пор он никогда не забывал выключать свет.

15 ЛЕТ (1)

Когда он жил в Америке, Коко[162] очень о нём заботилась и постоянно была рядом, так что он к ней относился как к старшей сестре.

Перебравшись в Гонконг, Джейси выразил желание пригласить названую сестру в итальянский ресторан. Я ему говорю:

— Хорошо, сходите.

Он ушёл, но вскоре позвонил мне и говорит:

— Пап, приезжай, Коко хочет с тобой увидеться.

Я ответил:

— Вы — молодёжь, зачем я вам буду мешать, пообедайте без меня.

Но Джейси настаивал, чтобы я приехал, и я сдался. Приехав в ресторан, я понял, зачем меня так настойчиво звал сын. Коко привела с собой в ресторан целую компанию из десяти с лишним человек, и я понадобился, чтобы оплатить счёт. У Джейси не было практически ни одного доллара.

Проходя по коридору, я заметил Луиса Ча[163], который обедал там вместе с женой. Я подошёл поздороваться и поклонился ему. Луис Ча улыбнулся мне. Поприветствовав писателя, я прошёл в глубину зала и сказал официанту, что счёт господина Луиса Ча тоже оплачу я.

В итальянских ресторанах столы вытянуты в длину. Я вошёл и сразу же сел на ближайший ко входу стул. Джейси сидел в глубине. Когда все уже почти покончили с едой, вдруг вошёл Луис Ча и обратился ко мне на шанхайском диалекте:

— Братец, это чрезвычайно любезно с твоей стороны, спасибо тебе!

— Ну что вы, не за что, я не мог не сделать этого, — вежливо ответил я.

Я поднялся из-за стола, и следом за мной поднялся Джейси. Увидев это, я сразу подозвал его к себе, чтобы он тоже поздоровался с писателем. По моему примеру он почтительно поклонился.

— Это твой сын? Какой большой уже! — воскликнул Луис Ча.

— Да, верно, верно, — отвечал я.

Обменявшись с нами ещё парой любезностей, он собрался уходить. Я вышел его провожать, и Джейси поспешил следом за нами. Мы проводили господина Ча до машины.

На обратном пути к столику Джейси спросил:

— Пап, кто это был?

— Ча Лянъюн.

— А кто это?

— Как кто??? Цзинь Юн!!!

— Оу, банкир, да? Неудивительно, что ты перед ним так трепещешь, он же управляет твоими деньгами.

15 ЛЕТ (2)

В то время, когда я отправил его в Шанхай к Джонатану Ли учиться музыкальным премудростям, Гонконг ещё находился под юрисдикцией Великобритании, и мы, жители Гонконга, практически ничего не знали о том, что происходит на материке. Многие напоминали мне, что Джейси лишь совсем недавно приехал на родину предков, и нужно особенно заботиться о его безопасности. Поэтому я отправил вместе с ним нескольких телохранителей, которые везде ходили бы за ним по пятам и следили, чтобы его не похитили.

Телохранители оказались ребятами весьма ответственными и никуда его не пускали. Он говорил, что хочет поехать на озеро Сиху, а они ему: нельзя, это опасно. Куда бы он ни захотел поехать, ему неизменно отвечали, что это опасно, и не отпускали. Каждый день его обманом отвозили прямиком домой и запирали. Вскоре все разъезжались, и он оставался один, и никуда нельзя было выйти.

Он написал тогда песню под названием «Стена, созданная людьми». В ней были такие слова: