Джекпот

Я начинаю опасаться Америки. Что-то меняется в ней на глазах, и начинаешь понимать: все системы в сущности похожи – едва нависает серьезная опасность, перестают вспоминать о том, что питает общество, даже такое, которое наиболее приемлемо для человеческой жизни, включаются механизмы самозащиты, чудовищные жернова, перемалывающие всякого, кто попадется, правого и виноватого.

На других континентах нас судят куда более суровым судом, нежели остальных, но мы сами подняли такую планку и должны ей соответствовать. Мы все более одиноки в мире. Мы в глазах мира уже не те, какими были еще два десятилетия назад. Сегодня мы жестко говорим миру: кто не с нами, тот против нас. Политика крайностей. Мы заставляем одних безоговорочно подчиниться и вызываем злобу по отношению к нам у других. Европа охладевает к нам. Восток отторгает нас как инородное тело.

Мы становимся более равнодушными и жестокими, нам разрешено нарушать традиции и принципы, которые мы исповедовали, которым с воодушевлением следовали и поклонялись. Мы лжем и не краснеем, мы приносим в жертву слишком многое, чтобы оставаться прежней альтруистической Америкой.

Да, нас вынуждают к этому. Но будет ли это обстоятельство принято во внимание спустя какое-то время и хватит ли сил и желания оставаться прежними, наивно верящими в добро и справедливость, в то, что именно мы показываем в этом пример?

Бенджамин Франклин исчерпывающе точен: «Тот, кто готов поступиться вечной свободой во имя сиюминутной безопасности, недостоин ни свободы, ни безопасности».

Но какой выход? Я понимаю: лидерство Америки необходимо – не столько даже нам, сколько остальным, иначе полный хаос. Куда страшнее будет для человечества, если Америка добровольно или вынужденно отдаст судьбу мира в чужие руки. Руки бесчувственные, безжалостные, обагренные кровью.

Я же меж двух берегов, от одного отплыл, к другому не приплыл, и повернуть назад нет сил…

Петр Абрамович уведомлен: такого-то мартобря Костя появится. В «Шереметьево» встречать ни в коем случае, пусть дома в Трехпрудном сидит и ждет. Связывается Костя с водителем, который его в прошлый, августовский, приезд возил, он и встретит в аэропорту.

Конец зимы Косте в Москве никогда не нравился: на проезжей части грязная, утрамбованная шинами жидкая снежная каша, соль впитавшая, которой дороги посыпают, тротуары в такой же кашице, с кое-где опасно замаскированной под грязь наледью. Сколько здесь не был зимой, больше десяти лет, а ничего вроде не изменилось, может, тротуары чище стали, и то, наверное, только в самом центре, на Тверской.

Петр Абрамович на шею бросается в ажитации:

– Ой, кого я вижу! Костик, дорогой мой человечек! Снова решил старика навестить, молодец!