Джекпот

– Я звонила в госпиталь, говорила с кардиологом. Он настаивает на стентах, – раскрывает карты.

– Приду в норму, там посмотрим.

Накануне отъезда в Нью-Йорк, ночью, приходит боль и покидает только к утру, словно нравится ей, гадюке, сидеть в Костиной однажды уже расщепленной грудной клетке. Надо ставить стенты, говорит себе Костя. Закончу писать, тогда и…

Полторы недели кошмара на стыке лета и осени приводят Костю в состояние крайней нервной взвинченности. Он, словно в угаре, почти не спит, не отходит от экранов CNN и FOX, часами шарит в Интернете, добывая сведения о погибших самолетах, а потом о Беслане. В четверг, второго сентября, поздно вечером решает было позвонить в Москву Генриху: что вы делаете, ребята, вернее, почему ничего не делаете? Останавливает Даня, с которым он часами переговаривается: ты с глузду съехал, кому и зачем звонить, что может твой Генрих, мелкая сошка в окружении того, кто единственно волен взять на себя — или, по обыкновению, не взять. Теперь понимаешь, как тебе повезло?

Да, повезло, он понимает. Вполне мог кормить рыбок на дне какой-нибудь речушки в средней российской полосе.

На рассвете в пятницу бросается к экрану – и ужасается сменяющимся кадрам хаоса и безысходности Беслана. Наверное, это и есть Апокалипсис: обезумевшие отцы, бегущие от пуль с голыми окровавленными детьми на руках. Случилось то, что отвергалось разумом как невозможное, немыслимое.

Опять схватывает и не отпускает загрудинная боль. Хана, коль не брошу психовать, как о неизбежном, и ничего в нем не содрогается. Яснее ясного понимает: не в его это силах, не может вдруг стать пофигистом. Не дано…

Из дневника Ситникова

Трудно, невозможно представить себе, что ты совершенно случайно, без всякого смысла и цели появился на этот свет, непонятно зачем прожил энное количество лет и так же бессмысленно покинешь его. Кто будет помнить тебя, и сколь долго? Не тешь себя иллюзией: память о тебе исчезнет так же быстро, как след на песке.

Я не желаю смириться с этим.

Но зачем, чтобы тебя помнили? Не все ли тебе равно?

Поиск смысла и цели и приводит человека к Богу.

Я— в какой-то степени вольтерьянец: верить в Бога невозможно, не верить в него – абсурдно. Что есть Бог? Мне кажется, нравственное начало внутри нас. Почему один спокойно преступает мораль, а другой мучается? Конечно, воспитание, пример старших и пр. Но есть какой-то невы-явленный закон внутри нас, он – с рождения. Зло отличимо от добра, жестокость – от милосердия, ложь – от правды, как бы ни пытались запутать, затуманить, исковеркать саму суть этих понятий. Мы следуем по пути, повелеваемом вековечным законом внутри нас, и страдаем, одолеваемые бесами, упрямо в нас сидящими, не желающими покидать поле битвы. Один им не поддается, другой – уступает. Отчего так происходит? Я не знаю… И лишь вспоминаю слова Того, Кто над нами: «Я открываюсь тем, кто меня не искал, и отвечаю тем, кто меня не спрашивал».

Он лихорадочно дописывает роман, безвылазно сидя в Нью-Йорке. В Поконо почему-то не тянет: дача, как ни крути, предполагает расслабление, а ему расслабляться нельзя, еще каких-нибудь две-три недели, закончит описание своего похищения, поставит в романе последнюю точку, а уж после можно отдохнуть. Ближайшее свое будущее представляет он смутно: бильярдным шаром под ударами безжалостного кия вот уже несколько лет мечется он между бортами, изредка залетая в лузы, изымается оттуда, ставится на зеленое сукно, словно кто-то решает это за него, и вновь мечется в вихре бесконечной игры; надоело, он хочет лежать в лузе и чтоб больше его не трогали, не выставляли напоказ, чтоб кий не прикасался к нему и не пускал в него, как в мишень, другие, чужие шары.