Джекпот

Приступ тошнотный проходит. Садится Костя в кресло у стола начальника, дежурный на подносе чай приносит в подстаканнике, бутерброды с колбасой и сыром. Машинально жует Костя, односложно на вопросы подполковника отвечает, первый допрос снимающего. Чувствует Костя навалившуюся усталость, не радость, не подъем эмоциональный – жив ведь! – усталость мертвую, заполнившую все клетки и поры его в гематомах и синяках тела. Мозг, сбросив безумное напряжение последних десяти дней, отказывается реагировать на подполковничий голос, а коротышка без устали спрашивает, выясняет, уточняет…

Везут его в Москву в милицейской «Волге». Подполковник на переднем сиденье, Костя сзади, рядом с майором, замом коротышки. По рации и мобильнику подполковник изредка докладывает кому-то о ходе движения. Костя вид делает, что спит, сидит, закрыв глаза, с единственной целью не вступать в беседы. Еще час-другой, менты его отпустят, переступит он порог квартиры в Трехпрудном и, обняв милого старика Верховского, которого, по Костиной просьбе, предупредили звонком из Твери, рухнет в изнеможении на постель, чтобы наконец заснуть, как, наверное, спит солдат после кровопролитного боя.

Дальнейшее помнит Костя урывками, лоскутами, будто в фильме с дефектной пленкой: какие-то кабинеты, где его спрашивают одно и то же и дают уклончивый ответ, передан ли выкуп бандюкам. Не потому допытывается, что денег жалко (хотя, признаться, и это тоже – обретший свободу человек совсем о другом думает, а еще вчера молил Бога, чтобы взяли миллион и отпустили), а знать хочется, что на самом деле произошло и кому своим чудесным освобождением обязан. Короткий телефонный разговор с посольством; потом его соединяют с Эктоном, никто не отвечает, несмотря на предрассветное время, возможно, не слышат звонка, он оставляет сообщение на автоответчике, и тут ему видится госпитальная палата и корчащаяся от боли дочь, производящая на свет Паулину. Боль, везде боль – отчаяния, надежды, радости. И Даня не берет трубку, и ему идет сообщение на автоответчик. Следующий звонок – Алине. Возможно, одной из спасительниц, возможно, совсем в иной роли выступившей. Невезение продолжается: нигде ее нет, мобильный отключен. Лере же сообщать сейчас почему то не хочется.

Сознание полностью включается в тот момент, когда у него на шее виснет плачущий Петр Абрамович и сквозь радостные рыдания прорезывается такое родное и такое «верховское»:

– Костенька, родной мой человечек, живой! Я чуть с ума не сошел, боялся, инфаркт получу…

Два дня проводит Костя у Верховского, суетящегося, мельтешащего, старающегося предугадать малейшее Костино желание. Он почти не встает с дивана в гостиной. Напряжение прошедших дней сменяется полнейшим безразличием и апатией, не хочется говорить, думать, глядеть на свет божий, все вокруг кажется ненужным, обременительным; случившееся с ним воспринимается как некая абсолютная несправедливость, разрушившая наметившееся было внутри хрупкое равновесие. Он бы с куда большим пониманием отнесся к автоаварии – от этого никто нигде не застрахован. Чудом избежав гибели, он, однако, не испытывает радости, напротив, пребывает в своего рода прострации. Самые разочарованные люди на свете – получившие то, чего добивались. Неужели он добивался всего этого? И если есть у него хоть какое-то, самое робкое, точно пробивающийся по весне зеленый росток, желание, так это поскорее убраться из этого города – туда, откуда он поспешно бежал, подгоняемый несбыточными надеждами.

Его навещают Лера и Генрих. Невпутавшаяся Лера веселится, хохочет больше меры, стремясь создать иллюзию благополучного финала, которого могло не быть и за который следует благодарить судьбу (и в значительной мере ее мужа, открытым текстом: если бы не его положение и связи…); старание его расшевелить выглядит нарочитым, чрезмерным; когда он пристальнее обычного глядит на Леру, та перестает хохотать и уводит глаза.