Джекпот

Они договариваются ловить лишние билеты в разных местах густеющей на глазах толпы – так больше шансов на везение. Костя идет на угол к станции сабвэя, Юля – в противоположном направлении. Долго билеты искать не приходится – сами в руки плывут. Юля кричит Косте из толпы, машет сумочкой, Костя спешит навстречу и видит долгоногого костистого старика в клетчатом шарфе, на груди повязанном, как художники и артисты носят. Юля буквально в старика вцепляется. Продает он два дорогих билета по сто двадцать. Костя отдает три купюры по сотне, старик пересчитывает, роется в кошельке, возвращая сдачу, а Юля внимательно разглядывает дату на билетах.

– Повезло, – говорит Костя и увлекает Юлю к входу.

– Я деда этого знаю. Он часто тут приторговывает.

– Я заметил: у «Карнеги» и «Метрополитен» никто не спекулирует, отдают билеты по их цене или дешевле. Это не футбол и не бейсбол.

– Нет нужды спекулировать. Это же билеты, которые служкам местным бесплатно раздают в виде поощрения, а они – дедам вроде нашего на продажу, а выручку делят.

– Интересно. Не знал.

В зале Юля снимает пальто и берет, на ней голубая кофточка под горло из ангорской шерсти и темные брюки. Стройная, худее, чем Косте нравится, но с изяществом, которое не часто у молодых женщин в Америке присутствует; почти льняные волосы закручены сами собой, как проволока, тонкоперстой рукой отводит их со лба. От нее не укрывается Костин взгляд изучающий.

– Что вы меня так рассматриваете? – в голосе нет неудовольствия, скорее прощупывающее: нравлюсь или так себе?

– Вам идет голубое.

– Благодарю. Вы совсем не такой, каким я вас представляла.

– Какой же?

– Интеллигентный, – после паузы. Когда отозвалась на его объявление, кажется, тоже что-то об интеллигентности говорила. – Для меня самое важное в человеке – именно это. Кругом жлобы одни.

У нее маленькая грудь, машинально отмечает про себя. Чем меньше у женщины грудь, тем, говорят, больше ума.

Концерт изумительный – хотя бы одно это оправдывает Костин приезд. Моцарт, Брамс, Рахманинов, Третий концерт. Костя больше любит Второй, но Володоз превосходит сам себя – и дарит непередаваемые эмоции. На бис виртуозно играет собственные импровизации известных вещей, и зал буквально сходит с ума.

– Ну что я говорила? Это же чудо, фантастика! – у Юли горят глаза. – Не жалеете, что такой путь проделали ради концерта?

Недоговоренным повисает – и ради того, чтобы мы встретились наконец.

После концерта Костя ведет Юлю ужинать в «Габриэль» на 60-й улице, между Бродвеем и Коламбус-авеню. Бывал он здесь пару раз, место по-домашнему уютное, теплое.

Начинает падать снег, липкий, мешкотный, они не спеша идут к ресторану, опушаясь хлопьями, задумчивые манхэттенские строения слегка струятся в сквозном белом мареве.

– В снегопаде присутствует что-то мистическое, правда?

Костя вздрагивает: спутница его произносит то, что звучит в нем. Читает мысли или у них общий душевный камертон?

За ужином при свечах Юля рассказывает свою жизнь, хотя Костя не просит об этом: музыкантша, учила деток играть на рояле, ранний брак, муж-журналист, погуливал (видя Костино удивление, поясняет: от красивых тоже гуляют), измены надоели, развод, отъезд в Америку с матерью и дочкой по еврейским каналам, переучивается на бухгалтера, сменила три места работы, сейчас – в солидной компании, в свободное время дает уроки музыки; с бойфрендами не везет – неустроенные попадаются или примитивы…

– Вы не похожи на еврейку. Скорее что-то прибалтийское.

– Папа у меня латыш, умер, когда я еще жила в Питере.

Хотите замуж? Нет, не за меня – вообще? – уточняет на всякий случай.

– Естественно, хочу, одной тянуть семью тяжело. Надобно плечо, к которому можно прислониться. Мне нужен человек серьезный, самостоятельный.

– Женщина хочет многого от одного, мужчина – одного от многих. Не испытывайте иллюзий.

– Я уже обожглась. Достаточно. Поэтому никаких иллюзий нет.

Около полуночи они выходят из «Габриэля». Снег усиливается, слепит глаза, колет щеки. Почти бегом к крытому паркингу. Здесь тепло и безветренно. Они встают в очередь, хлопья на Костиной куртке и Юлином пальто мигом стаивают. Молодой латиноамериканец подгоняет машину, отдает Косте ключи и предупредительно распахивает дверцу перед его спутницей. От Кости не укрывается его нагловатый взгляд – уж больно хороша баба.

Они едут вниз по Бродвею, Юля не спрашивает, куда и зачем, впрочем, Костя готов к ответу: если у Юли появится хоть малейшее желание отправиться домой, он немедленно исполнит его. Видит Бог, он не хочет отпускать Юлю, однако для него теперь много важнее оставаться хозяином положения, а не просителем или уговорщиком. Но Юля молчит, стало быть, ситуация ее устраивает.

Утром, около девяти, Костя провожает Юлю – в воскресенье у нее дома, как обычно, урок с учеником. Захолодало, намело чуть ли не по колено и продолжает мести, машин почти нет – в такую погоду американцы не ездят, только желтые кэбы снуют в поисках отсутствующих пассажиров. Костя целует Юлю, сажает в такси и не очень ловко сует сто долларов двадцатками.