Дженни

Ничего не понимая, мать утирала ему слезы и целовала его. И снова ему показалось, что все вокруг – это Дженни. Теперь он знал, что не увидит белых лапок с породистыми черными подушечками, маленькой серой головки, светящихся глаз и той неповторимой нежности, которой дышало в ней все. Но вместо этого с ним осталось странное ощущение добра, тепла и счастья.

Черно-белый котенок, отвергнутый им, жалобно мяукнул, и Питер понял его. Нет, он больше не понимал по-кошачьи, он просто узнал самый звук, самый крик бездомных, ненужных, нелюбимых, столь знакомый ему. Он вспомнил все места, где побывал, все свои страхи и беды. Он увидел грязные улицы, почуял запах сырости, услышал злые крики, словно жалобный писк приоткрыл на минуту уже закрывшуюся дверь, за которой шумел безжалостный город. Потом дверь закрылась, котенок мяукнул снова, и писк его пронзил Питеру сердце.

– Няня, не забирай его! – крикнул он. – Дай его мне!..

Няня положила котенка на место. Он сразу пополз Питеру на грудь, сунул голову ему под подбородок, как делали потом столько котов и кошек, словно узнавая своего, и замурлыкал так громко, что задрожала вся кровать. Питер поднял ту руку, которая двигалась, и пальцами, вылезающими из бинтов, почесал котенка за ухом, именно там, где и надо. Котенок мурлыкал вовсю, прижимаясь к нему в самозабвенном восторге.

– Да он совсем ничего, – сказала мама. – Как ты его назовешь? Верней ее, это кошка.

Питер ответил не сразу. Он пытался вспомнить, он ведь знал какое-то дивное кошачье имя не хуже, чем свое собственное… Но имя не вспомнилось. Быть может, он его и не знал.

Все ужасы остались за дверью. Здесь с ним были покой и любовь. Он больше не боялся одиночества, словно какой-то долгий сон, который он уже не мог припомнить, поглотил страх и подарил ему радость.

– Назовем ее Кляксой, – сказал он матери. – Можно, она поспит у меня?

И он улыбнулся всем, кто стоял у его кровати.