Джентльмен-капитан

Краем глаза я заметил, как Леблан шепчется о чём–то с Ползитом и Ланхерном. Наградив «Ройал мартир» презрительным жестом, Ползит повернулся к Трениннику. Лицо обезьяноподобного гребца украсила самая жуткая, наверное, из виденных мною ухмылок, а затем — совершенно неожиданно — он запел. Вопреки весьма уродливой внешности, голос у него был мягкий, почти женственный. Конечно, я не раз слышал красивое пение — только прошлой зимой мы с братом Чарльзом присутствовали на выступлении великого французского баса Дегранжа в Лондоне — но ни один, даже самый знаменитый из известных мне певцов, не смог бы вывести мелодию так, как сделал это Джон Тренинник в баркасе «Юпитера» в тот день. Это была старая–старая песня, рассказал Ланхерн, о Марке, короле Корнуолла, и о любви прекрасной Изольды — песня на корнуольском языке. Тренинник допел последний куплет в тот миг, когда мы поравнялись с правым бортом «Юпитера», и, уложив весло, Роже Леблан повернулся ко мне.

— С самого своего появления на этом корабле, mon capitaine, я наблюдал две особенности в корнуольцах. — Он посмотрел на меня со странной улыбкой на губах. — Да, они умеют сражаться. Но ещё они умеют петь.

Так и вышло, что спустя несколько часов на корабле его величества «Юпитер» выстрелила ровно одна пушка в честь рождения её королевского высочества принцессы Марии. Однако никто на «Ройал мартире», да и на любом другом корабле флота, не сумел бы превзойти этот салют. Как только эхо единственного выстрела растаяло над Ирландским морем, Джон Тренинник пропел ноту, и сто тридцать пять корнуольцев, коренных или названных, вахты правого борта и левого борта вместе, в сопровождении скрипки магометанина Али–Рейса и корабельных трубачей, пропели великий гимн коронации мистера Лоса — «Садок–священник», которому мы с Лебланом поспешно их обучили. Я слышал, как эти же слова звучали без малого год назад, в Вестминстерском аббатстве, во время коронации нового монарха. Говорят, что немец Гендель переложил гимн заново для нынешнего короля, немца Георга, без сомнения, в исполнении легиона итальянских сопрано — великий Боже, страна кишит иностранцами, и хотя я не слышал его, готов поспорить, он хуже, чем произведение доброго старого англичанина Лоса. Но дело не в том. Потому что, могу поклясться на могиле каждого Квинтона в земле Рейвенсдена, какой бы Садок ни был вам милее, и певчие королевской капеллы, и смуглые дивы мистера Генделя в подмётки не годятся команде «Юпитера» в тот давний апрельский день.

— Боже, храни короля! — пели они. — Да здравствует король! Пусть живёт король вечно! — Когда они достигли финального крещендо, Финеас Маск указал мне на «Ройал мартир». Многие из его команды выстроились вдоль поручней правого борта, чтобы посмотреть и послушать. Я увидел Годсгифта Джаджа на шканцах — заметив меня, он улыбнулся и приподнял тюрбан в знак почтения. Затем «Ройал мартир» увалился под ветер, добавил парусов и снова занял позицию далеко впереди нас.

* * *

Вечером я угощал обедом всех офицеров, решив возместить свою невнимательность к ним с самого отплытия из Спитхеда. Более того, все они были отлично осведомлены о стычке из–за юнги Андреварты, потому как большинство, несомненно, жадно подслушивало из своих кают на протяжении всего события. Мне хотелось укрепить хрупкое чувство единства и солидарности между нами прежде, чем мы войдём в воды, которые запросто могут оказаться враждебными. По моему приказу Дженкс подал на суд профанов — офицеров «Юпитера» — угощение, достойное королей: варёную свинину, отличный бараний окорок с репой, славно приправленную и прожаренную говядину, гусёнка и — коронное блюдо — восхитительный свежий чеширский сыр. Я потребовал предельного разнообразия напитков, и доски палубы стонали под готовыми для тостов бутылками канарского и рейнского, хереса, кларета и белого вина, сидра, эля и пива, а пунша хватило бы, чтобы омыть всю компанию.

Когда мы собрались к обеду, наступил почти полный штиль. Мы едва ползли где–то посреди Ирландского моря, не опасаясь, что апрельский шторм смахнёт роскошный пир со стола — каковой была судьба многих застолий на море — не опасаясь также и того, что кислое настроение Малахии Лэндона испортит нам аппетит, поскольку он нёс вахту на палубе, несомненно, поглощённый мрачными мыслями о своих предзнаменованиях. Даже Стаффорд Певерелл, похоже, унял на время свою злобу. Он явно ещё не пришёл в себя после событий минувшего дня, в результате чего его общество было почти сносным — казначей не вымолвил и слова. Те же события, видимо, послужили катарсисом для Джеймса Вивиана. Я с облегчением заметил, что он оставил идеи об убийстве дяди при себе и блестяще играл роль лейтенанта, распоряжаясь дальним концом стола. Остальные офицеры были настроены осторожно: даже в лучшие времена они не могли похвастать придворным остроумием, в нынешних же обстоятельствах никто (включая капитана), похоже, не знал, какие темы безопасны, а какие неизбежно приведут к неловкой ситуации.