Джентльмен. Настольная книга изящного мужчины (сборник)

Но привязанность ко всему отечественному в обращении с людьми различных состояний и воспитания гораздо еще приметнее. Кто не испытал уже многократно в жизни своей, в какое можно прийти замешательство и сколь велика скука, объемлющая нас или причиняемая нами другим, когда случай заводит нас в такое общество, коего тон для нас вовсе непонятен; где и самые пламенные разговоры не проникают в глубину нашего сердца; если ход всей беседы, все приемы и обороты присутствующих слишком далеки от нашего образа мыслей и нисколько не сообразны с нашими обыкновениями; где даже минуты кажутся нам целыми днями; где, наконец, принужденность и бремя мучительнейшего положения бывают ясно изображены на лице нашем?

Посмотрим на простодушного провинциала, который по прошествии нескольких лет имеет обязанность по долгу звания своего явиться ко двору. Едва начинает рассветать, а он уже одет. Везде по улицам еще тихо и спокойно; между тем он уже в квартире своей расхаживает, все приводит в движение, дабы помогли ему в несносном для него труде убраться по-придворному. Напоследок все кончено. Завитые и напудренные его волосы, доселе всегда почти бывшие под колпаком, остаются на открытом воздухе, чрез что он принужден терпеть несносную боль в голове. Шелковые чулки нимало не заменяют того, что были для него оставленные теперь сапоги. Придворный кафтан не столько ладен на плечах его, как простой теплый его сюртук. Шпага цепляется ежеминутно, вертясь между ногами его. Он не знает, что делать с плоскою своею шляпкой. Стоять для него крайне несносно. В таком мучительном положении является он в переднюю. Вокруг него теснится толпа льстецов, которые, несмотря на то, что сами все вместе взятые не стоят сего честного человека и едва ли меньшую переносят скуку, бросают на него презрительные взгляды. Он чувствует сию тягость, презирает сих подлых льстецов, но принужден пред ними смиряться. Они подходят к нему, делают ему с обыкновенною в таких случаях рассеянностью и важностью несколько вопросов – вопросов, в коих вовсе не приемлет участия их сердце и на которые они сами не дожидаются ответа. Но вот он, кажется, нашел между ними одного такого, который принимает больше участия в словах его. С ним-то вступает он в разговор о предметах важнейших для него и, может быть, для всего отечества; рассказывает ему о своем домашнем положении и благоденствии своей провинции; говорит с жаром; чистосердечие дышит в словах его. Но скоро усматривает, как он обманулся в своих ожиданиях. Царедворец едва вполуха слушает его. Несколько отрывистых, пустых слов служат ему ответом на важнейшие вопросы, и добрый, простодушный провинциал принужден замолчать. Он подходит к другой группе людей, которые, по-видимому, говорят с чистосердечием и живостью. В сих разговорах хочет он принять участие; но все, что он слышит: предметы, язык, выражения, обороты, – все остается для него непонятым. Здесь на полуфранцузском языке судят о таких вещах, на которые он никогда не обращал внимания и вовсе даже не воображал, чтобы возможно было ими заниматься благородному человеку. Скука и нетерпение его возрастают ежеминутно, пока он, наконец, не оставит сего несносного для него места.

Но прекратим сей пример и представим себе какого-нибудь, впрочем, благородных свойств придворного в деревне в обществе простодушных чиновников, провинциальных дворян. Здесь господствует непринужденная веселость, искренность и свобода; говорят всегда только о том, что ближе всего к селянину. Нет никаких утонченных оборотов. Шутят всегда остро, но без колкости и притворства. Придворный намерен им подражать; вмешивается в их разговоры; но в выражениях его, кажется, нет откровенности и простосердечия. Что в их поступках казалось невинным, то в нем оскорбительно. Он чувствует это и хочет их заставить подражать себе. В городе считают его приятным собеседником, и он всеми силами старается и здесь тем же блеснуть; но пустые анекдоты, черты нежности, им не обнаруживаемые, здесь вовсе неизвестные, остаются безуспешными. Он здесь кажется насмешником, между тем как в городе никто не обвинит его в сем пороке. Самые острые, по мнению его, комплименты кажутся притворными. Ласки, щедро расточаемые им перед женщинами, и которые только учтивы и ловки, кажутся насмешкою. Вот как велико различие тона между двумя только классами людей!

Профессор, который в ученом свете пользуется некоторою славой, мнит в тишине своего кабинета, что университетский округ, его вмещающий, есть средоточие всей важности и что наука, в которой он приобрел познание, единственно полезна для человека и одна токмо достойна истинного напряжения сил. Всякого, кто только ею не занимается, он называет презрительным именем Belletrist (ученым щеголем). Знатную путешественницу, которая желает узнать лично славного мужа и в сем намерении посещает его, дарит он ученым рассуждением своим на латинском или греческом языке. Он занимает общество то разбором новых академических мнений, то забавными рассказами о студенческих летах своих.