Джентльмен

Остергаузен. Так ему можно поручить театральный отдел.

Лебедынцев. Вот разве что театральный. Вероятно, он будет очень скоро сам играть роль дон Бартоло в комедии из семейной жизни.

Боженко. Ну, она не из таких.

Лебедынцев. Я плохо знаком с родными молодой. Почему это Гореевы и Уилькс в родстве? Что тут общего — русская и английская фамилии?

Боженко (прихлебывая из стакана). Ты ведь знаком с Гореевым.

Лебедынцев. Лично нет, но постоянно читаю его статьи в газетах, знаю его по думской деятельности… Знаю, что он учитель и приват-доцент…

Боженко. Много он пережил на своем веку. И журнал издавал, и писал, и учительствовал, и теперь много работает. Он сам про себя говорил мне, что он в жизни только и делал, что падал и поднимался. Лет тридцать назад женился он на сестре нашей Евгении Фоминичны Уилькс. Обе сестры были гувернантками: старшая, ныне здравствующая Евгения Фоминична, уже тогда, кажется, пестовала Ларьку Рыдлова, затем и «цель жизни» вашего сиятельства…

Остергаузен. Пока ты можешь шутить, но когда я женюсь, ты уже не будешь мочь шутить.

Боженко. Воспитала будущую графиню Остергаузен, нашла денежных друзей и отлично повела магазин перчаток, английских духов и… свадебную контору под шумок, а сестра ее по страстной взаимной любви вышла за Вадима Петровича, родила ему Кэтт, да тут же и умерла. Вот тут уж Вадим Петрович рухнул, попросту говоря запил, как все мы, русские люди. К счастью, ненадолго. Но этого срока было достаточно, чтобы Евгения Фоминична овладела Кэтт и перевезла ее к себе. Отец сначала и думать о ней забыл, заперся, и лет пять нигде его не было видно, а потом, когда оправился, да и она подросла, сунулся было к ней, но уже было поздно. Девочка звала тетку мамой, а к папе была вполне равнодушна. (Выпивая залпом стакан.) Вырастила красавицу, да вот и выдала замуж.

Остергаузен. А где теперь Остужев?

Лебедынцев (с любопытством глядя на графа). Э-э, ваше сиятельство, как же это так неосторожно? В доме повешенного — да о веревке.

Боженко. Вздор! вздор! Как тебе не стыдно, Егор Егорович!

Лебедынцев. Чего же стыдиться? Роман не роман, а небольшой очерк, так, строчек на двести, все-таки был.

Боженко (желчно). Послушай, Егор Егорович, мы в ее доме…

Лебедынцев. Да она еще и переночевать здесь не успела.

Боженко. Это все равно. Может быть, и было начало увлечения с ее стороны…

Остергаузен. Виноват, это все излишне. Я только спросил, где теперь Остужев и знает ли об этом бракосочетании. Больше я ничего не спросил…

Лебедынцев. Что знает, — это будьте уверены. Я думаю, одни его знакомые дамы послали ему добрую дюжину печатных приглашений. (Достает.) Вот таких. Он в Париже. Я читал недавно его фельетон.

Боженко. Это все мисс тетушка устроила! Будет он ей благодарен.

Лебедынцев. Уилькс-то? О, дама проницательная. Таскала-таскала племянницу по ситцевым балам, все партии искала.

Боженко (горячо). Ну, уж я тебя прошу!

Лебедынцев. Да разве я что-нибудь говорю? С тетенькой и с девицами хорошего круга, пикниками. А роман захлопнули на первой же главе. Будьте покойны. Вдова Рыдлова — фирма солидная: ей лежалого не сбудешь.

Из глубины входит Василий Ефимович Чечков.

Явление второе

Чечков. Избрали благую часть? Где, думаю, умные люди, которые не задыхаются? Надо их отыскать. Прямо сюда… (Присаживается.) Благодать, благодать. Хе… (Вынимает портсигар и тщательно выбирает сигару, когда обрезал ее и собирается закурить, Лебедынцев берет ее у него из рук.) Позвольте, батенька, я вам другую… такой сорт, что вы все пальчики оближете… (Ищет в портсигаре.) Вот… вот…

Лебедынцев. Я держусь того правила, что ни один умный человек не даст хорошей сигары другу, а выкурит ее сам. (Закуривает. Чечков поморщился.) Хороша! Merci.

Чечков. За глупость поплатился. Обмуслить бы сначала!..

Боженко. Знаете, Василий Ефимович, о чем мы сейчас толковали?

Чечков. О племяннике, да… о новой богоданной племяннице.

Боженко. Конечно, но, кроме того, у нас родилась мысль…

Чечков (тревожно). Мысли ведь как рождаются у умных людей? Как поросята, по дюжине сразу.

Боженко. Газету думаем издавать.

Чечков. Не забудьте меня подписчиком.

Боженко. На широких началах…

Чечков. Деньги нужны, большие деньги необходимы.

Остергаузен. Именно.

Чечков. Вот, вот… именно большие деньги нужны. А где их взять?

Лебедынцев. А вы не дадите?

Чечков. Вы меня сколько лет знаете?

Лебедынцев. Лет двадцать.

Чечков. Давал я вам когда-нибудь деньги?

Лебедынцев. Нет.

Чечков. Вот видите. (Поглядывая на всех троих.) Любимые мои, дорогие вы мои, умные мои, золотые… Зачем вы меня, старика, обижаете? Неужели глупее меня не найдется?

Остергаузен. О! у вас ума целая… (затрудняясь) палата, но разве газета, и именно теперь, в хороших руках…

Чечков. В хороших руках и рожь на обухе вырастет.

Остергаузен. Нет, это невозможно, чтобы рожь выросла иначе, как на земле, но газета в хороших руках может быть выгодным помещением капитала и дать блестящее общественное положение.