Джентльмены

За лето Генри принял немало ударов, сильных ударов от коварных партнеров по спаррингу, но он тут же забывал о них в неутомимой борьбе. Однако этот удар был слишком силен. Спустя час Генри лежал в постели Мод в Лэркстан, простив все на свете, а Виллис проклинал все и вся, слушая удары гонга.

Последняя школьная осень Генри Моргана проходила под знаком Гнева. Учителя приносили на уроки газеты, и это свидетельствовало о том, что произошло историческое событие. И дело было не только в том, что в «Сёдра Латин» теперь учились и девушки — случилось нечто поважнее: в Берлине началось возведение Стены. В какой-то момент количество стало переходить в качество: километры колючей проволоки начали обретать плотность непроницаемой Берлинской стены, Die Mauer. Дипломатические круги гудели от напряжения, агенты шпионили как никогда, а коммюнике сообщали о грубых нарушениях законов, беженцах и трагических событиях. Страсти накалялись, разрушали дипломатические рамки, и никто не мог с уверенностью сказать, каковы силы советской армии, скрывающейся за железным занавесом.

Учителя рассматривали стену с профессиональной точки зрения. Стена могла служить материалом для математической задачи: сколько кирпичей потребуется для ее возведения? Стену можно было рассматривать как историческую параллель Китайской стене: что общего между Ульбрихтом и Ши Хуанг-Ти [24]или страхом древних императоров перед гуннами? Чисто философски Стену можно было рассматривать как символ западного стремления к разделению добра и зла, тела и души.

Ближе всех к сердцу события принимал учитель философии, лектор Ланс. Он рассматривал стену лишь с одной точки зрения — с точки зрения морали. Дойдя до крайности, он не мог разглядеть в Стене ни единого просвета, ни единого проблеска. На каждом уроке он произносил длинные и бессвязные речи, комментируя репортажи из Берлина. У Ланса в голове не укладывалась идея о расщеплении органического единства, коим является город, на две части, ибо эти части обусловливают друг друга и, будучи разделенными, неизбежно останутся ущербными, вследствие чего жители города, коммуникации которого нарушены, будут постоянно сталкиваться с препятствиями, натыкаться на искусственную границу, становясь неполноценными, ущербными индивидами.

Гимназисты соглашались, проклиная русских. Генри соглашался с особенным энтузиазмом, так как прожил все лето неполноценным и ущербным индивидом. Мод была в Рио-де-Жанейро, где теперь проживала ее мать с новым мужем. Генри подрабатывал на транспорте, тренировался в «Европе» и тосковал по Мод больше, чем, по его представлениям, возможно было тосковать. Поэтому с чемпионатом все вышло именно так, как вышло.

Тоска переросла в жуткую ревность. Мириться с существованием B. C. становилось все сложнее, и Генри то и дело видел перед собой этого сильного, деятельного, обладающего немалым весом мужчину в самом расцвете сил. Он предполагал, что B. C., в свою очередь, считает его ничтожеством, сопляком, которому позволили немного поиграть с загадочной Мод, ибо B. C. обладал бесконечной отеческой властью над этой молодой женщиной и вдобавок — тугим кошельком. Именно к B. C. Мод обращалась, чувствуя себя маленькой и слабой, ибо он был опытным человеком, стоящим обеими ногами на земле, человеком с прошлым и будущим.

Генри сходил с ума, думая о том, во что ввязался. Он не понимал, почему не требует большего, почему смиренно делит женщину с другим мужчиной, словно внутри Мод есть собственная Берлинская стена, разделяющая ее на восток и запад, где любовники Мод обитают, лишенные возможности увидеть друг друга.

Мод присылала письма из бесконечно красивого Рио-де-Жанейро: она писала, что скучает по Генри, что вернется к концу августа. Она приехала в тот самый день, когда Генри должен был стать чемпионом Швеции среди юношей в велтере, когда берлинский кризис был в самом разгаре и когда соотношение противоборствующих сил, казалось, вот-вот в очередной раз выведет Европу из равновесия. «Европа» тоже вышла из равновесия — спортклуб «Европа» у Хурнстулля. Виллис через посредников сообщил Генри, чтобы тот держался подальше от «Европы» и от бокса вообще. Виллис обиделся, Генри тоже, но в жизни существовали вещи более важные, чем бокс.

Все произошло не так, как представлял себе Генри. Встретившись с Мод, он почувствовал себя абсолютно опустошенным, душа ушла в пятки. Мод была загорелой и словно бы нечеткой, нереальной. Она внезапно превратилась в мулатку, и Генри нужно было заново узнать ее, исследовать и постичь. Вопреки планам, он не предъявил ультиматума: его впустили в дом, как большую, мокрую, верную собаку, которая жмется у двери в ожидании хозяина.

Осень проходила под знаком Гнева. Не успела Мод вернуться домой и более или менее привести Генри в чувство, не успела Берлинская стена войти в сознание разгневанных людей как факт реальности из кирпича и колючей проволоки, как заголовки газет прокричали о трагедии Хаммаршёльда.