Джентльмены чужих писем не читают

И хорошо, подумал Бурлак и потянулся за вермутом. Ну их к дьяволу, эти гнилые разборки с жилплощадью. Да и на хрена мне та жилплощадь в панельном доме с обгаженным лифтом и без консьержа. Где, к тому же, зима шесть месяцев в году. Всё равно я туда не поеду. Останусь здесь. Хоть таксистом наймусь. А разборки с ней, сукой, можно только заочно производить. Очно – говна не оберешься. Вот заочно и произведу, когда между мной и ей будет четырнадцать тыщ километров по прямой. В крайнем случае попрошу Мишку Телешова, чтобы он её пристрелил на хер. Наверняка у него бойцы в его структуре хвалёной найдутся, которые сделают и недорого возьмут. Дам, дам я ей денег, пускай только уматывает. Неужели я её больше никогда не увижу? Господи! Вот сорок пять минут ещё – и больше ни-ког-да!..

Невероятно.

К моменту её отъезда Бурлак уже изрядно окосел, что, тем не менее, не помешало ему отметить некую странность в выражении её глаз, а именно – непонятно откуда взявшуюся и вообще редкую у женщин её сорта… жалость-не жалость, а даже и названия не придумать, что. С таким видом менее нахрапистые женщины говорят: сдохнешь без меня под забором – и уходят к богатенькому адвокату. Говорят: ты сам во всем виноват – собирают шмотки в узел и голосуют такси среди ночи. Говорят своим мужьям-капитанишкам, пунцовым от выпивки и тягот государевой службы на свежем воздухе на Юго-Северных рубежах: прости, но я больше не могу – собирают шмотки, одевают ребенка в комбез третьего срока носки и уезжают к маме, на Большую землю, к чёрту на рога…

Водитель лимузина, молодой обезьяноподобный маньянец, кривляясь в шкодливой улыбке, взял её три чемодана и понес к лифту. Ольга Павловна, трезвая и бодрая, не тратя времени на прощальные поцелуи и объятия, засеменила вслед за ним.

Водитель проворно забросил чемоданы в багажник и успел распахнуть перед знатной сеньорой пассажиркой заднюю дверцу своей сверкающей тачки. Улыбка пёрла из него, как нижнее белье сквозь прореху в парадных брюках. Садясь в лимузин, Ольга Павловна как бы невзначай задела тыльной стороной ладони причинное место галантного маньянца. Тот слегка вздрогнул и встал по стойке “смирно”. Он ещё не догадывался, сколь длинна и трудна окажется для него эта на первый взгляд вполне ординарная поездка из Маньяна-сити в Акапулько.

Глава 27. Los Diablos

Кроссовки, кроссовки… за каким, блин, дьяволом нормальному человеку столько кроссовок… Иван, всей своей неистреблённой крестьянской душой досадуя на такую расточительность, поддел ножом подошву очередной сине-бело-зеленой тапки тридцать восьмого калибра, то есть размера, и коварно повернул лезвие, чем лишил свою возлюбленную ещё одной пары лёгкой и удобной обуви – торговая компания “Кассаветес и партнеры”, магазин “Эль Пескадоро” в торговых рядах Сокало, семьсот пятьдесят песо пара, но поторговавшись, можно скостить до шестисот двадцати.

Впрочем, она навряд ли торговалась когда-нибудь в жизни. Деньги для неё ровным счётом ничего не значат. Хорошо быть дочкою папашки-богатея. А папашкой-богатеем, видать, быть не так хорошо. Иначе чего бы папашке-богатею жрать водяру, как не жрут её и в родном Ивановом колхозе Ивановы земляки?

Иван закончил порчу обуви и сложил всё как было до его прихода. В заднике единственной целой пары кроссовок теперь находился барабашка – миниатюрный маячок, по сигналам которого ГРУ будет отслеживать маршрут передвижения Агаты-Габриэлы. Иван приказ руководства сполнил оперативно и аккуратно. Зачем им это надо – другой вопрос. Ему не доложились. Видать, не нашего собачьего ума дело.

Завтра утром – в город, и на автобусной остановке в самом начале улицы Кебрада растоптать крохотный кусочек розового мелка. Хорошо, подумал Иван, что папашка мне от щедрот душевных тачку не презентовал. Иначе что бы мне занадобилось делать на автобусной остановке?..

Иван прошелся по комнате. Габриэла с утра умотала в Маньяна-сити в университет ‑ извиниться перед профессором Моралесом и сдать, наконец, экзамен, который в день убийства на улице Панчо Вильи ей по понятным причинам сдать не удалось. Ивану велела ждать её здесь, обещала вернуться либо к ужину, либо завтра с утра. В углу комнаты, сразу за хорошо изученной Ивановым телом широкой пятиспальной кроватью, был оборудован будуар: там стоял, весь в волнистых изгибах, розовый столик с ящичками, а над столиком было вделано в стену метровое зеркало. Иван полюбопытствовал подойти. В койке он спал не однажды, но рассмотреть вблизи роскошную принадлежность гран-дамы ему покамест возможности не предоставлялось. В темнённом зеркале отразилась его матовая от солнца физиономия. Пребывание на берегу океана явно шло ему на пользу. Однако, если быть объективным, боливийца в этой морде заподозрить возможно с таким же основанием, как и эскимоса. Вся его конспирация – до первого внимательного контрразведчика. От этой маловозбуждающей мысли ряд белых лампочек по краям зеркала показался Ивану часовыми, расставленными по периметру, и он отвернулся от зеркала.