Джентльмены

— Вот пятьдесят крон. — Я положил купюру ему в карман.

Беттан работала секретарем в большой фирме и очень любила растения. Вся ее квартира, благоухающая джунглями и тропиками, была заставлена растениями, названия и стоимость которых Беттан охотно сообщала мне. Я забыл все названия, но цветы были чертовски дорогие, это я понял. Некоторые можно было продать за несколько тысяч, говорила Беттан. Может быть, она имела в виду рослые пальмы, стоявшие по обе стороны диванного уголка в гостиной.

— Может быть, чаю или вина?

— Чашку чаю, пожалуйста. — Я пошел вслед за Беттан на кухню.

На кухонной стене висело школьное меню, а также разные адреса и записки детям. Плюс фото мальчишек, которые мне сразу понравились. Подростки-панки: у одного оранжевые, у другого лиловые волосы. Они напоминали маленьких троллей: зубные тролли Кариус и Бактус — или Ханс и Фриц.

— Славные мальчишки, — сказал я.

— В жизни они не такие опасные, — отозвалась Беттан.

— Играют в группе?

— Конечно. «Пятачки».

— Хорошее название, — одобрил я. — Вот бы увидеть.

— Можем заглянуть, если хочешь.

Мы приоткрыли дверь в детскую: маленькие тролли сопели, оранжевые и лиловые перья торчали в разные стороны. Оранжевый казался альбиносом: бледная кожа, белые ресницы.

— Можно купить одного?

Беттан расхохоталась и закрыла дверь, чтобы не разбудить троллей.

— Ты бы не выдержал. Слышал бы ты, как они репетируют. Приходится сбегать из дома.

Мы пили чай в джунглях гостиной, Беттан говорила о растениях — или с растениями. Вскоре пришло время ложиться.

— Ты мой самый молодой любовник, — сказала Беттан, когда мы вошли в спальню.

— Я — любовник?

— А ты как думал? — отозвалась Беттан, раздевая меня, как мать.

— У тебя сыновья и любовники, — сказал я.

— Без этого нельзя, — ответила Беттан. — Главное, не торопись.

— Обещаю.

Вернувшись домой утром в субботу, я застал Генри-чаровника только что выбритым — чтобы оставаться опрятным, ему приходилось повторять процедуру несколько раз в сутки. На кухонном столе виднелись остатки завтрака на двоих. Я налил себе чашку тепловатого кофе, присел на стул и принялся листать газету.

— Как прошла ночь? — спросил Генри, прервав радостное насвистывание.

— Великолепно, — ответил я. — Но что было утром…

— Муж вернулся?

— Нет там никакого мужа.

Но утро все же не задалось. Для начала я проснулся под инфернальные звуки электрогитары и барабанов, сотрясающие дом: юные панки начали репетицию. Беттан была одета и накрашена, свежа и бодра — она хотела вытащить меня в город, чтобы пройтись по магазинам. Но у меня так разболелась голова от тролльского панк-рока, что я даже позавтракать не смог.

— Ладно, — сказала Беттан. — Можешь как-нибудь позвонить.

Она поцеловала меня в губы без лишних сантиментов: я догадывался, что женщины в ее возрасте не питают особых иллюзий. Похоже, так оно и было.

— А твоя? — спросил я Генри.

— I’m in love again, — пропел он с влюбленным и наивным видом. — She’s at the closet, making-up.[15]

— Вот как, — протянул я. — Валькирия?

— Yes, sir.[16]

Больше кодовых реплик не последовало: в кухне появилась новая любовь Генри. Это была барышня среднетяжелого веса, лет тридцати семи, в длинном платье с блестками, в туфлях на высоком каблуке и с тяжелым, вычурным макияжем.

— Привет, — она протянула руку. — Салли Сирен.

— Привет, Салли, — отозвался я. — Красивое имя. Меня зовут Клас.

— Мышонок Клас! Ха-ха-ха! — пронзительно выдала Салли.

Голос у нее был не менее пронзительный, чем у женщины-телепата, сопровождавшей телефокусника Труксу.

Похоже, события ночи подготовили почву для телепатической связи между Салли и Генри: они бросали друг на друга загадочные взгляды и хихикали над чем-то, мне совершенно неизвестным. Они напоминали двух подростков, которые только что тискали друг друга в гардеробе, очень гордятся этим и хотят, чтобы все поскорее об этом узнали, но ничего не говорят вслух. Все становилось ясно из жестов и долгих страстных взглядов.

Однако Салли явно не была чересчур романтичной натурой: вскоре она уже вовсю шумела на кухне, демонстрируя бытовые навыки.

— Итак, мальчики, — заявила она, отгоняя Генри от раковины и гремя посудой. — Я вижу, вы типичные холостяки. Этим займусь я.

Салли носилась по квартире, словно кухонное торнадо в рекламе «Аякса», сверкая блестками, поучая Генри и ругая меня за неряшливость.

— Ох уж эти холостяки! — повторяла она снова и снова.

Время от времени Салли прерывала хлопоты, чтобы плюхнуться на колени Генри и одарить его поцелуем. Они ворковали, как пара горлиц, хихикали и щипали друг друга за щечки.

— Петушок мой, — щебетала Салли.

— Поросеночек мой молочный, — отзывался Генри, хватая даму за бочок, от чего та с визгом вскакивала.

Меня от этого воркования изрядно мутило, и я предпочел скрыться. Но голос Салли, дающей Генри ценные указания и наставления о ведении хозяйства, проникал через две закрытые двери.

— Ох уж эти холостяки… — повторяло эхо.

Через некоторое время разговоры утихли, хлопнула дверь, затем другая. Они прокрались в спальню Генри, и спустя несколько минут голос валькирии раздался снова.