Джесс

Как только он удалился, Джесс свободно вздохнула. Хотя она и довела Яньи до того состояния духа, при котором его охватила неумолимая жажда мщения, но это усилие воли и ее привело в состояние сильнейшего нервного потрясения. Во всяком случае, дело наполовину уже сделано. Но чем оно закончится — неизвестно. Она сознавала, что в сущности будет главной виновницей преступления и что рано или поздно ее вина откроется, и тогда вряд ли ей уже можно будет рассчитывать на чье-либо милосердие. Пока совесть ее еще молчала, ибо, в конце концов, Фрэнк Мюллер вполне заслужил наказание. Но когда все уже было оговорено и ей предстояло обагрить свои руки кровью, хотя бы и ради Бесси, ужас невольно запал ей в душу. Положим, Мюллер будет убит, Бесси выйдет замуж за Джона, если только ему удастся вырваться из когтей буров, и будет счастлива — что же тогда случится с ней? Лишенная любви дорогого ей человека и имея на душе тяжкое преступление, что станет делать она, одинокая, в том случае, если ей и удастся избегнуть наказания? Лучше ей умереть теперь и никогда более не видеть Джона, ибо горе и позор таковы, что она не в силах их перенести. Затем все ее мысли устремились исключительно к Джону. Бесси никогда не будет любить его так, как она, в этом Джесс была убеждена, а между тем он будет принадлежать Бесси всю жизнь. Ей же самой придется удалиться навсегда. Иного выхода нет. Прежде всего она убедится, исполнил ли Яньи данное ему поручение, а затем, если только не попадет в руки правосудия, отправится туда, откуда никто никогда о ней больше не услышит. Это будет наиболее благородный поступок с ее стороны.

Она закрыла руками лицо, которое горело, несмотря на то что сама она насквозь промокла и дрожала от холода. От всех треволнений, усталости и голода у нее началась горячка. Но сознание не покидало ее ни на минуту, напротив, никогда еще ее мысли не были до такой степени ясны, как теперь. Каждая из них представлялась ее уму настолько живо, что, казалось, стояла совершенно обособленно, а не смешивалась со всеми остальными, как это обычно случается. Ей грезилось, что она уходит куда-то вдаль, одинокая, покинутая всеми, уходит навсегда! И будто где-то далеко-далеко, Джон держит Бесси за руку, а на нее смотрит с глубоким сожалением. Ну что ж, она, пожалуй, напишет ему, ибо чему быть, того не миновать, и в письме скажет: «Прости, прости навеки!» Без этого она не сможет уйти. У нее был при себе карандаш, а на груди пропуск, обратная сторона которого, хоть и запачканная, могла заменить собой лист бумаги. Она вынула ненужный уже документ и, повернувшись к свету, положила его на колени.

Прощайте, — писала она, — прощайте! Мы уже никогда не увидимся, и будет даже лучше, если мы больше не встретимся в этом мире. Существует ли иной мир — я не знаю. Если да, то я буду вас там ожидать. Если нет — то прощайте навеки! Вспоминайте иногда обо мне, ибо я любила вас безумно, как никогда ни одна женщина не будет вас любить, и останусь ли я в этом мире или перейду в иной, но доколе я существую, я буду любить вас и только вас одного. Не забывайте меня. Я никогда не исчезну насовсем, пока не буду вами позабыта.

Джесс.

Затем она быстро начала писать стихами, почти без всяких исправлений. Она это делала иногда и прежде, хотя никому не показывала своих стихов, а теперь ею овладело непреодолимое желание изложить свои мысли именно в этой форме:

И когда иные руки, пожимая в знак верности
твои собственные
Или покоясь с лаской на твоей голове,
Безжалостно разобьют кумиров твоей юности
И смешают их обломки с прахом дорогих тебе усопших,
Вспомни обо мне…

Перечитав эти строки, она осталась ими недовольна, зачеркнула карандашом только что написанное и затем начала снова: