Джесс

Он достиг того душевного состояния, которое более или менее известно каждому и во время которого человек спрашивает сам себя: к чему мы стремимся? Зачем мы родились? Какая польза от нашего существования? Почему мы должны быть (как в большинстве случаев оно и происходит в действительности) только вьючными животными, обремененными непосильной ношей, под тяжестью которой сгибаются наши бедные спины? Могуществен или беспомощен Господь? Если могуществен, то почему Он не дает нам жить спокойной жизнью, вместо того чтобы подвергать нас огорчениям и напастям и затем допустить гибель от несчастий? Все это старые вопросы, которые не следует и затрагивать, чтобы не вызвать насмешек со стороны окружающих. Кто знает, может быть, эти окружающие и правы. Во всяком случае, приятнее любоваться мрамором гробницы, нежели заглянуть внутрь ее. И все же эти вопросы напрашиваются сами собой, когда мы остаемся наедине с обломками разрушенных надежд и воспоминаниями о дорогих усопших и мысленно сравниваем закат солнца с собственной судьбой. Нельзя вечно любоваться красивой внешностью гробницы — крышка может всякую минуту соскользнуть, и тогда мы увидим то, что было от нас скрыто. Впрочем, все зависит от расположения духа. Некоторые в состоянии, говоря метафорически, с трубкой в зубах острить над смертным ложем лучших своих друзей или над своим собственным. Дай Бог всякому такое расположение духа — от него становится куда веселее на белом свете!

К этому времени лошадей уже накормили, и Мути насильно совал остатки сена им в рот. Грозный свет зари погас, и ночь вступила в свои права, постепенно захватывая все большее пространство. К счастью для путников, ярко светил месяц, и при его бледном сиянии Джону удалось благополучно проехать еще несколько миль. Он продолжал свой опасный путь, пока наконец к одиннадцати часам вечера вдали не замелькали огни Хейдельберга и не наступила минута, когда должен был окончательно решиться вопрос о дальнейшем путешествии Джона. Само собой разумеется, ничего больше не оставалось, как попытаться проскользнуть незамеченным. Он уже переправился вброд через лежавшую на его пути маленькую речку и тут только заметил фургон, вокруг которого суетились какие-то люди с фонарями. Мгновенно в его уме мелькнула мысль, что это должен быть не кто иной, как епископ, задержанный бурами. Едва Нил успел поравняться с фургоном, как он двинулся вперед, а в следующую минуту послышался громкий окрик часового и Джон увидел направленное на него дуло ружья.

— Кто идет?

— Друг! — отвечал веселым голосом Джон, хотя на душе у него было далеко не весело.

Последовало молчание. В это время часовой позвал товарища, который подошел и позевывая начал говорить ему что-то по-голландски. До слуха Джона явственно долетели слова «секретарь епископа», и это натолкнуло его на блестящую мысль.

— Кто вы такой, господин англичанин? — сурово спросил вновь подошедший по-английски и поднес к лицу Джона фонарь, чтобы получше его разглядеть.

— Я секретарь епископа, сэр, — кротко отвечал Нил, стараясь принять вид смиренного священника, — и я спешу за ним в Преторию.

Человек, державший в руке фонарь, еще раз внимательно на него посмотрел. К счастью, Джон был одет в темного цвета плащ и носил на голове черную шляпу, похожую на священническую, ту самую, которая была прострелена Фрэнком Мюллером.

— Да, пожалуй, это священник, — заметил один из них, обращаясь к другому, — посмотри, он и одет-то старой вороной! А как значится в пропуске дядюшки Крюгера? Сколько должно было проехать повозок, одна или две? Помнится, одна.

Собеседник его почесал за ухом.

— Кажется, две, — отвечал он. Он не хотел сознаваться перед товарищем, что не умел читать. — Да, наверное, там говорилось о двух фургонах.

— Не лучше ли послать спросить к дядюшке Крюгеру? — предложил первый.

— Дядюшка Крюгер теперь спит, и он бывает очень недоволен всякий раз, когда его разбудят, — отвечал второй.

— В таком случае оставим проклятого проповедника до утра.

— Бога ради, отпустите меня, господа, — кротко обратился к ним Джон, — мне придется говорить завтра проповедь в Претории и ходить за ранеными и умирающими.

— Да, да, — заметил первый, — скоро в Претории будет довольно-таки много раненых и умирающих. С ними случится то же, что и со всеми роой батьес в Бронкерс Сплинте. Господи, что это была за картина! Но ведь к ним же едет епископ — стало быть, вы пока не нужны. Вы можете остаться с нашими ранеными, если только роой батьес ухитрятся подстрелить хоть кого-либо из нас. — После этого он знаком пригласил Джона выйти из фургона.

— Стой! — воскликнул его товарищ, — Тут, кажется, привешена корзина с провизией. Нужно ею воспользоваться. — С этими словами он вынул из-за пояса нож и перерезал веревки, поддерживающие корзинку. — Этого нам хватит по крайней мере на неделю, — заметил он с хохотом, которому вторил и его товарищ.

— Ну что, отпустим старую ворону, что ли? — спросил первый.