Джевдет-бей и сыновья

Ахмет было рассердился, но тут же остыл. «Хороший парень Хасан! Метин или Саджит сразу бы начали выискивать в моей живописи страх перед жизнью, неверие в массы или пораженческие настроения».

— И все-таки скажи. Что тебе приходит в голову, когда ты на них смотришь?

— Не знаю. Какой-то замысел у тебя явно есть, но я в этих тонкостях не разбираюсь. — Увидев, что Ахмет расстроился, Хасан решил, что нужно еще что-нибудь сказать: — Ей-богу, не понимаю, серьезен ты, когда рисуешь этих людей, или смеешься над ними?

— Ты не шутишь?

Хасан удивился.

— В каком смысле не шучу?

— Правда по моим картинам непонятно, серьезен я или насмехаюсь? — спросил Ахмет и, не в силах сдержать волнения, чуть ли не закричал: — Вот здорово! Да будет тебе известно, что то же самое говорили о Гойе! Не понимали, смеется он над аристократами или восхищается ими.

— Ты, я так полагаю, этими людьми уж точно не восхищаешься.

— Конечно, нет! И все же пытаюсь их немного понять. И через них постичь турецкую…

— Как ты, однако, разволновался! — перебил Хасан.

Ахмет расстроился, но тут же сбегал за альбомом Гойи и стал, переворачивая страницы, показывать Хасану репродукции, приговаривая:

— Нет, ты посмотри на это, посмотри! Я только теперь начинаю понимать Гойю!

— Ты пытаешься ему подражать? — спросил Хасан и тут же прибавил: — Но твои картины совсем не похожи на эти! А, постой, это «Маха обнаженная»? Это мы знаем. Фильм такой был, не смотрел? Смеется художник над этой обнаженной или нет?

Ахмет, склонившись, стоял рядом с Хасаном и быстро перелистывал страницы лежащего у того на коленях толстого альбома. Наконец он нашел то, что искал: «Расстрел».

— Ну, что ты на это скажешь?

— Ах, чтоб тебя! Замечательно! Кстати, эту картину я знаю.

— То-то же! Увидел? — сказал Ахмет и вдруг вздрогнул, сообразив, что не понимает уже, за кого он так горд — за Гойю или за самого себя. Немного успокоившись, подумал: «Зачем я ему это показываю? Чтобы он понял меня. Неужели для того, чтобы понять меня, нужно понимать Гойю?» Он так рассердился, что захотелось наговорить Хасану резкостей.

— Ладно, хватит, закрой! Не понимаешь и не любишь ты живопись!

— Да нет, мне понравилось, — сказал Хасан и, не задумываясь, прибавил: — Мы в последнее время недооценивали роль искусства… — Была у него манера иногда вставлять в речь такие вот заученные, подходящие к случаю фразы. Ахмет выпрямился и отошел в сторону, но Хасан продолжал сам перелистывать страницы. — Смотри-ка, у него здесь тоже кошка, совсем как у тебя. Дети, птицы, кошки… — Вид у него стал какой-то ребячливый. — А вот это, конечно, смешно. Королевы, надменные дамы… Ха-ха. Гойя мне понравился! Молодчина! — Сказав это, Хасан вдруг захлопнул альбом, встал, потянулся и едва заметно улыбнулся, словно говоря: «Ну, спасибо, развлек немного!»

— Пойду чаю принесу, — проговорил Ахмет, внимательно глядя на Хасана. В голове у него бродили неясные мысли об искусстве, революции и революционерах.

А Хасан, еще раз взглянув на Ахметовы картины, вдруг посерьезнел, словно вернулся из веселого сна в реальность.

— Смотри-ка, у тебя на картинах тоже кошки… Смотрю я на этих буржуа, или кто они там такие, эти люди, и как будто что-то чувствую. — Вид у него стал немного смущенный. — В самом деле, я, кажется, отчасти догадываюсь, что ты хотел сказать, но… Но ты, брат, не хуже меня, наверное, знаешь, что картинами революции не сделаешь! — И Хасан совсем смутился, как будто сам был в этом виноват.

— Это, конечно, так, — пробормотал Ахмет. — И все-таки я не сказал бы, что эти картины ни на что не годны.

— Конечно, конечно, — облегченно сказал Хасан и зевнул.

«Да как же я мог с этим согласиться?» — раздраженно подумал Ахмет и выпалил:

— И вообще, может живопись помочь революции или нет — спорный вопрос!

Хасан снова зевнул:

— Да, спорный, но сейчас мы о нем спорить не будем. — Закурил. — Мы недавно говорили с друзьями кое о чем, и я подумал о тебе.

— Подожди, я чаю принесу! — сказал Ахмет и ушел на кухню. «Сейчас он расскажет, зачем пришел!» — думал он, наливая чай в чашки.

Когда он вернулся, Хасан расхаживал по комнате.

— Так вот, я подумал о тебе…

— Почему? Сколько сахару?

— Я сам возьму. Мы собрались выпускать журнал…

— Вот как? И чему он будет посвящен, искусству? — спросил Ахмет, хотя прекрасно знал, что это не так.

— Нет, это политический журнал. — На лице у Хасана было очень серьезное выражение.

— А надо бы, чтобы там было и про политику, и про искусство. Теперь такие журналы в моде.