Джевдет-бей и сыновья

Ахмет прошелся по комнате, посмотрел на картины. «Революции картинами не сделаешь! — пробормотал он себе под нос и разозлился на Хасана: — Почему я ему не ответил?» Населявшие картины пожилые торговцы и их жены, юноши и девушки, господа и слуги стояли и сидели в садах, на лестницах, в гостиных, неизменно в полумраке и в окружении одних и тех же вещей, беседовали друг с другом и как будто чего-то ждали, однако это что-то всё никак не случалось, и поэтому они, казалось, хотят разойтись по своим делам, но не решаются и продолжают свой разговор, повторяя одно и то же по сотому разу «Всё без толку! Если мои картины ничего не говорят Хасану, зачем, спрашивается, я так много работаю?» Чтобы утешиться, Ахмет стал рассматривать свою футбольную серию: очередь в кассу, торговцев котлетами, болельщиков, бурно выражающих свои эмоции, и угрюмых футболистов. Но утешиться не удалось. «Безнадежно! Здесь тоже нет никакого смысла. Что это такое? Какую пользу может принести, на что сгодиться? Для кого я это делаю? Всё плохо! Плохо, незрело, фальшиво, плоско, неискренне! Банальное повторение всего того, что вслед за Гойей и Боннаром тысячи раз делали все импрессионисты». Испугавшись своих мыслей, Ахмет, как всегда, когда хотел преодолеть чувство безнадежности, стал вспоминать свои утренние суждения. «Да, тогда я был доволен. Не хулил всё скопом, а замечал, где получилось хорошо, а где плохо. И сейчас мне нужно попытаться думать так же». Надеясь, что теперь удастся взглянуть на картины с тем же чувством, что и утром, Ахмет снова осмотрел их одну за другой, однако все нашел заурядными и подумал, что Хасан был прав, не проявив к ним интереса. Он испугался, что сейчас начнет раскаиваться в том, что посвятил живописи всю свою жизнь. Такое раскаяние посещало его крайне редко, но переживать его снова совершенно не хотелось, поэтому Ахмет попытался подумать о чем-нибудь другом и вдруг вспомнил о Илькнур. «Где же она? Уже начало восьмого. Не придет! Но почему? Мне так хочется ее сегодня увидеть!» Рассердившись на Илькнур, Ахмет решил спуститься вниз и позвонить ей.

Дверь бабушкиной квартиры он снова открыл своим ключом. Осман по-прежнему был здесь, читал газету. Сиделка что-то весело рассказывала Ниган-ханым, время от времени поправляя одеяло, которое больная то и дело принималась теребить.

Увидев Ахмета, Осман сказал:

— В газете тоже пишут!

— О чем?

— Я про военных. Зийя, выходит, в газете вычитал!

— Но он мне об этом вчера говорил, — сказал Ахмет, направляясь к тому углу, где стоял телефон.

— Да ничего не будет!.. — пробурчал Осман, поудобнее устраиваясь в кресле.

— А что такое? — спросила сиделка. — Военные хотят взять власть?

Ахмет присел у телефона и вдруг подумал, что ему совсем не нравится, что разговор услышат дядя и сиделка. Нерешительно посмотрел на трубку На самом деле гораздо больше его беспокоила мысль о родственниках Илькнур. Дома у нее он был один раз, понял, что ему там не рады, и с тех пор старался звонить ей как можно реже, а если и звонил, то только если заранее предупреждал о времени звонка, чтобы она ждала у телефона. Пока он размышлял об этом и пустым взглядом смотрел на телефонную трубку, дверь открылась, и в гостиную кто-то вошел. Не поворачивая головы, Ахмет по шагам понял, что это Нермин, и подумал, что теперь позвонить точно не удастся. Нермин слишком уж интересовалась всеми подробностями его жизни. «Что делать? Вернусь наверх и продолжу работу! Попусту сердиться и страдать из-за непонимания — глупо. Да у меня на это и права нет!» Нермин тем временем заговорила.

— Ужинать будем не у нас, спустимся к Джемилю.

— Вот как? — сказал Осман.

— Я решила сходить пригласить Ахмета. А то еще обидится, не придет, голодным останется. А его, оказывается, нет наверху. — Осман, должно быть, кивнул в сторону племянника, потому что Нермин воскликнула: — А, так он здесь! — и, повернувшись к Ахмету, улыбнулась.

Ахмет попытался принять равнодушный вид, но, решив, что притворяться глухим нехорошо, проговорил:

— Я здесь поем. Йылмаз мне что-нибудь приготовит.

— Йылмаз отпросился на вечер. К тому же все хотят тебя увидеть!.

— Я, если хочешь, могу быстренько пожарить яичницу, — сказала, заглянув в комнату, Эмине-ханым.

Ахмет благодарно улыбнулся горничной:

— Ну, тогда я здесь поем.

— Пожалуйста, я очень прошу! — с обиженным видом сказала Нермин. — Мине тоже хотела, чтобы ты пришел. Ты ведь и к ним совсем не заходишь. Что с тобой происходит, дорогой мой?

— Ладно, ладно! Во сколько?

— Через полчаса спускайся вниз, — сказала Нермин и посмотрела на телефон. — Ты собирался кому-то звонить?

— Передумал. — Ахмет встал, но, подумав, что тетя, может быть, скоро уйдет, решил пока остаться в гостиной.

Нермин прошла мимо мужа и направилась к двери. Осман крикнул ей вслед:

— Может быть, на этот раз мама тебя узнает. Ну-ка, спроси!

— Столько лет прожил, а ведешь себя как ребенок! — бросила Нермин и вышла.

Ахмет снова сел к телефону и стал поспешно набирать номер, пытаясь сообразить, что он скажет Илькнур. Сердце забилось чаще.

Ответил ему женский голос — наверное, ее мама.