Джихан-2

Амазонки были привлекательны, в личную гвардию княжны отбирали лучших из лучших, но эта девушка была самой красивой из всех, кого я видел раньше: сияющие светом молодой радости жизни и силы зеленые глаза, грива забранных в конский хвост волос цвета меди, высокий лоб, соболиные брови, слегка вздернутый нос, твердый маленький подбородок. Я не мог оторвать от нее взгляда, забыв обо всем на свете. Для меня не существовало ни темного леса, ни жарко горящего пламени костра, ни черных воительниц с их автоматами и мечами. Ничего кроме сияющей зелени глаз этой девушки, ее лица с правильными, словно точеными чертами и матовой нежной кожи.

— Данилка, очнись, ты чай мне на ноги проливаешь, — тетя Вера тронула меня за плечо. — А на Ганю успеешь наглядеться, вся ночь впереди.

Ганя отвернулась, пряча смущение. Я опустил глаза, борясь с жарким румянцем и внезапно подступившей немотой, произнес:

— Руки замерзли, не слушаются, извините.

Вместо ответа тетя Вера накинула мне на плечи бушлат.

Кто-то из амазонок вполголоса произнес: — "Ишь ты, как ему наша Ганька понравилась".

— Где же тебя носило, Данилка, — с легкой иронией поинтересовалась тетя Вера.

— Да вот, было дело, — произнес я, отхлебывая из кружки. — Захотел посмотреть на ров, который остался от оружия Пророка, да и съехал туда.

Потом я долго, с огоньком рассказывал о своих мытарствах: бегу наперегонки с княжескими ратниками по раскисшей грязи, переход по голому полю и плутании в холодном, ночном лесу.

— А как на нас вышел? — поинтересовалась тетя Вера.

— Не знаю. Если бы не ваш пикет, наверное, прошел бы мимо, не заметил.

— Ой, и в вправду, девки, — вставила, Катерина, та самая, которая взяла меня в плен. — Идет, ничего не видит, замерз весь, зуб на зуб не попадает. Бормочет что-то… Прислушалась — "Святый Боже". А когда я его обыскивала, вы знаете, что он мне сказал: "Извини", — говорит, — "не могу ответить тебе взаимностью, мое сердце отдано другой".

Ратницы засмеялись.

— Это кому же, — поинтересовалась одна из молодых амазонок, — уж не Ганьке ли…

В ответ грохнул ядреный, заливистый смех. Бедная рыжеволосая девушка смутилась и обиделась.

— Ну ладно вам, кобылы, ржать, — осадила их тетя Вера. — Совсем девочку задразнили. Небось, досадно, что на вас самих так никто не смотрит. Сами знаете, что раньше он ее не видел никогда.

— И слов каких понабрался. Где слышал-то? — поинтересовалась одна из амазонок.

— Нигде, — не моргнув глазом, ответил я, — в книге прочел.

— Так ты грамотнай? — удивилась она.

— Грамотный.

— Ишь ты. Ну и чего в книжках пишут?

Лучше бы она этого не спрашивала. Все прочитанное намертво откладывалось у меня в памяти, и я мог воспроизвести это в любой момент.

Очень скоро амазонки раскрыв рты слушали печальную историю, которая случилась тысячу лет назад, о любви виконта де Бражелона к Луизе де Лавальер.

Я позволил воображению раскрасить несколько схематичные образы, созданные Дюма. У меня они приобрели цвет, плотность и протяженность, наполнились четкими, узнаваемыми деталями. Я попытался передать слушательницам, то как я это представлял себе: прозрачность южных ночей, мерцание атласа, парчи и драгоценностей на костюмах придворных, танцы под церемонную и тягучую музыку в зале освещенном тысячами плошек и восковых свечей, шелест одежд, аромат духов, чувственную и порочную атмосферу двора французского самодержца. Воительницы слушали открыв рты от изумления. Они ахали и охали, на лицах девушек восхищение сменялось сочувствием, жалость гордостью. Глаза амазонок жадно следили за мной, ловя каждое слово. Особенно приятно было, что Ганя смотрела на меня не отрываясь, в ее колдовских зеленых глазах, как мне показалось, сияли восхищение и любовь. Конечно, девушка наравне с другими просто восторгалась реалиями иной, красивой жизни, в которой мужчины галантны, находчивы, остроумны и мужественны, а дамы пленительно женственны и обворожительно прекрасны. Но что понятно взрослому, еще не знает мальчишка, который должен убедиться в этом разбив свой лоб. Я продолжал рассказ, пьянея от внимания воительниц и в первую очередь рыжеволосой амазонки. Вдруг поблизости раздалось конское ржание и знакомый голос прокричал:

— Здорово девоньки, здорово, красавицы, — раздался нетрезвый голос.

Это был младший сын боярина Дуболомова — Роман.

Амазонки молчали. Тогда он сделал круг около костра, шпорами и поводьями заставляя своего коня оглушительно ржать и подниматься на дыбы.

Резкий переход от проблем романтичного и страстного Рауля, роскошных нарядов Оры де Монтале, подлого де Варда, корыстного выскочки Маленкорна к мерзостям нашей российской действительности показался мне особенно неприятным.

— Ну, здорово, коли не шутишь, — хмуро отозвалась тетя Вера. — С чем пожаловал, боярин.

— А чего? — подбоченясь в седле и пуская в ход ослепительную белозубую улыбку, спросил Роман — Или не рады мне, девчонки?

— Рады-то рады, но ехал бы ты, князев посланник своей дорогой, — сказала высокая грустная амазонка, которая за последний час не произнесла и двух слов.