Джими Хендрикс, история брата

К утру я несколько успокоился и моя боль превратилась в поэму "Звёздное дитя вселенной". Слова сами возникали в моей голове, мне же только оставалось их успевать записывать. Это было моё печальное прощай Джими. Мой брат всегда казался посвящённым во что–то большее, избранником высших энергий. С самого начала он испытывал на себе звёздное предназначение. У него было это нечто, отличающее его. Он был выше всех когда жил, и я уверен, воспарил ещё выше после перехода. Вот последняя строфа:

He knew peace and love he'd find somewhere,

Он знал то место, где мир с любовью живут

So he wrote the music to guide us there.

И музыкой своей туда он вёл нас

I know you are grooving, way out somewhere,

And when I'm experienced, I'll join you there.

И я, когда поборю свой страх, присоединюсь к тебе

Я всю свою жизнь продирался через колючки преград, но впервые ощутил свою беспомощность. Когда через три дня меня выпустили из клетки в общую столовую, все заключённые показали мне своё уважение. Брат был символом молодых людей, а из них многие были заключены здесь, так же как я. В тот вечер передо мной выросла такая гора мороженого и пончиков, какую я не мог бы съесть и за месяц. Благородный жест. Я ощутил, что для многих из находящихся здесь заключённых, как и для меня, это стало переломным моментом их жизни.

Я не знаю, чтобы сделал, если бы они не разрешили мне покинуть Монро на похороны. Всё что мне оставалось, это ждать и надеяться на лучшее. Мне повезло, что тело Джими привезли из Англии почти на месяц позже. Надо отдать должное моему адвокату, он использовал это время, чтобы добиться моего отпуска под поручительство. Я позвонил ему и моему отцу за несколько дней до отпуска, чтобы я мог одеть приличный костюм. В день похорон, 1 октября, мне принесли отличный костюм и шёлковую рубашку и я переоделся.

Одним из условий было, чтобы отец нанял мне сопровождающих. Видели бы вы меня в тот момент, когда я шикарном костюме шёл по тюремному коридору и опять, как тогда, меня провожала полная тишина. Заключённые молча стояли в своих камерах с поднятым кулаком в знак уважение в такой важный для меня день. Даже за воротами Монро, садясь на заднее сиденье патрульной машины, я видел парней, приветствующих меня, выстроившихся в ряд вдоль тюремной ограды.

До южной оконечности Сиэтла мы добирались около часу, начинались одни из самых тяжелейших часов моей жизни, ведь мне приходилось свыкнуться с мыслью, что я еду на похороны Бастера. Не могу подобрать слова, чтобы описать моё состояние. Когда мы заехали на стоянку рядом с баптистской церковью Данлэп на Райнер–Авеню, мои конвоиры сняли с меня наручники.

— Слушай, — произнёс один из них, помогая мне выбраться с заднего сиденья патрульной машины. — Я собираюсь снять с тебя наручники на время церемонии.

— Благодарю вас, сэр, — ответил я ему. — Я буду очень вам благодарен за это.

Он вытащил небольшую связку ключей из своего жакетного кармана и стал отпирать наручники.

— Только послушай меня внимательно, сынок, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Мы всё время будем на шаг рядом с тобой. И уж не вини меня, если попробуешь сбежать.

Только успели с меня снять наручники, как я попал в объятия отца и тётушек. Я испытал какое–то сюрреалистическое ощущение, когда вошёл в церковь, набитую всеми этими сотнями людей, пришедшими на церемонию. Сплошной, ничем несдерживаемый поток эмоций. Каждый раз, как я видел кого–нибудь из родственников, моё сердце сжималось всё сильнее. Такой силы грусть я никогда прежде не испытывал. Мы с отцом прошли по центральному проходу до своих мест в первом ряду. Джун, Жени, бабушка и дед сели рядом с нами. Никто и не пытался сдержать рыдания. Слёзы, слёзы, море слёз. Вот Ноэл Реддинг и Мич Мичелл, а там Бадди Майлз, и Джонни Винтер, и Майлз Дэвис. Даже мэр Сиэтла, Вес Ульман, был здесь. Когда я обернулся, то увидел не менее пятидесяти молодых женщин, одетых в чёрное и скорбящих о смерти Джими. Вы может быть подумали, на их месте должны были быть его бывшие, но так и было на самом деле. Но узнал я среди них не более нескольких.

Церемонию вёл преподобный Харольд Блэкбёрн, аккомпанировавший также солисту, спевшему несколько гимнов. По правую руку от кафедры возвышалась в рост человека роскошная гитара вся сделанная из белых и пурпуровых цветов. Одна из лучших маминых подруг, Фредди–Мей Готье, поднялась и обратилась к более чем двумстам собравшимся с речью. После нескольких вступительных тёплых слов она прочла стихи, которые Джими написал за несколько месяцев до смерти, "Ангелы" назвались они, затем продолжила моей поэмой "Звёздное дитя Вселенной". Когда она кончила читать, все вскочили, выкрикивая амен и аллилуйа.