Джими Хендрикс. Предательство

Джимми Хендрикс и Джимми Джеймс — умерли. На веки вечные его имя будет Джими!

Хендрикс развлекал себя и смеющегося Часа тем, что писал и писал своё имя.

— Часу всегда нравилось верить, что он придумал его, — сказал мне Джими в 1968 году. — Но в действительности буквы моего нового имени давно уже вертелись в моей голове, и я даже несколько раз подписывался так в Нью–Йорке.

Летя над океаном, они всё говорили и говорили, говорили о том, как важно всё сделать быстро. Прежде, быстро происходило только плохое в жизни Хендрикса, и он успокаивал себя, что, по крайней мере, в одном ему повезло — лететь первым классом, одно это уже было большим событием в его жизни, а ещё шанс увидеть или даже познакомиться с великолепными английскими гитаристами.

МакВей за весь полёт не проронил ни слова, но оказал неоценимую помощь, очень обходительно разговаривая с таможенниками Её Величества и пронеся белоснежный Стратокастер Хендрикса через пункт досмотра. Джими же, как американца, он предупредил, что в Англию он едет исключительно отдыхать, но никак не работать — так в его новеньком зелёном паспорте появилась соответствующая печать.

Как только они выехали из аэропорта Хитроу и направились в Лондон, Час, помня слова Джими относительно того, "подойдёт ли он английским музыкантам", решил в первую очередь избавить его от опасений и повёз прямо к Зут Мани домой на Гюнтерстоун–Роуд в Западном Лондоне, благо это было им по пути. Зут (настоящее его имя Джордж Бруно) — человек редкой души, общительный и дружелюбный, был талантливым органистом, играющим в традиции Джимми Смита, со своей собственной ритм–и–блюзовой группой The Big Roll Band. Зут с радостью встретил Часа и Хендрикса, рассыпавшись в комплементах по поводу причёски Джими, которая возвышалась над его головой, как огромный, тёмный проволочный одуванчик — эффект, достигаемый завивкой. Час с гордостью объяснил Зуту, что Джими сам сделал себе такую причёску, когда увидел фотографию Боба Дилана.

Зут с порога предложил им по чашке чёрного английского чая с молоком. Хендрикс попал в гостеприимный белый мир, где большинство музыкантов были "хорошими друзьями". Зуту не терпелось услышать игру Джими, и он объявил:

— Все друзья Часа — мои друзья!

В его доме постоянно звучала музыка — они с женой Рони, сдавали небольшие квартирки музыкантам в своём большом доходном доме — и к полудню этого дня Джими уже играл на белом Телекастере, одолженном Зутом у Энди Саммерса, одного из его съёмщиков, гитариста Big Roll Band. (Того самого Саммерса, который позднее приобрёл известность, играя в группе Police.)

Час улыбался, наблюдая восторженное лицо Зута, пока Джими отыграв пару старых блюзов, плавно перешёл в мелодии, сочинённые Рэем Чарльзом. А сам Джими, улыбаясь самому себе, углубился в исследование музыкальных возможностей Телекастера. Блюзы были страстью Зута, и это был именно тот человек, который бы мог помочь рассказать всему миру о его поразительном американском открытии, и этим же вечером Час со своей невестой Лоттой, шведкой по национальности, привезли Джими в самое сердце Западного Лондона в один любимых Чандлером клубов, Scotch of St. James.

Открытый всего годом ранее, Скоч был самым гламурным из клубов Бурлящих 60–х, полуночной штаб–квартирой и общепризнанных поп–звёзд, и стремящихся ими стать, и хорошеньких девушек, старающихся привлечь своим видом состоявшихся парней. Волынки на стенах, клетчатые абажуры, официантки в жилетках из шотландки, накручивающие мили кругов с подносами скотча и коки, объявленными любимыми напитками битлов. Появляющиеся на пороге "Великолепная четвёрка" приходили отдохнуть за резервированными за ними местами со специальной дощечкой, на которой была скромная надпись: "Beatles". Никогда прежде Джими не был в таком замечательном месте.

— Там было классно, — вспоминал он, — и очень уютно.

Он чувствовал там себя свободно, несмотря на то, что считал себя самой уродливой личностью, когда–либо переступившей этот порог. Он хотел бы прийти туда в подобающей одежде и стеснялся пятен от угрей и рубцов, которые он с религиозной настойчивостью пытался вывести со своего лица с помощью специальной жидкости. Однажды, кто–то из Виллиджа сказал ему, что и Боб Дилан тоже страдал от угрей, после чего перестал так сильно переживать на счёт своих. В тот вечер Джими сыграл всего пару минут, как все затихли, перестали говорить, шутить и обернулись в его сторону, стараясь вслушаться внимательнее в его игру.

— Кажется, я им сильно понравился. Я был ошеломлён, что это, наконец, произошло, — рассказал он мне. — В те моменты в Нью–Йорке, когда на меня особенно накатывало отчаяние, я представлял себе именно такую картину. Но я никак не мог и мечтать о том, что это могло произойти в Англии, в Лондоне.