Джими Хендрикс. Предательство

— Часто, когда ситуация становилась безвыходной мы с Бастером шли к нашей маме. Отец страшно сердился, наказывал нас за это и… выгонял из дому: "Ну и торчите у вашей мамы все выходные, если вы такие плохие мальчики!" Но это как раз то, что нам и нужно было! Иногда мы просыпались утром от запаха пирога или жареного бекона, и мы знали, что пришла наша мама, и это делало нас счастливыми.

Для младшего брата он был не Джимми — Бастер.

— Помню, я любил смотреть, как Бастер играет в футбол или бейсбол, — сказал мне Леон. — И мне нравилось, когда он рисовал для меня разные сценки. Бастер здорово рисовал. Где бы мы ни жили, он всегда рисовал. Ему нравилось рисовать цветными карандашами, он подолгу подбирал верный цвет. И, несмотря на то, что все считают его левшой, рисовал и писал он правой рукой.

Когда Джимми бывал у матери, они просиживали часы, слушая вместе радио.

— Иногда она даже пела мне, — рассказывал мне он. — И я уже тогда хотел научиться музыке. Я просил маму научить меня, но она только смеялась в ответ.

Люсиль уже знала, что Джимми "поигрывал" на венике и пытался оживить "полумёртвую укелеле". Он не рассказывал ей, что просил отца купить ему настоящую гитару. Акустическую гитару, которая валялась без дела у одного из пьяниц, приятелей Эла.

— В конце концов, он выложил за неё целых пять баксов, — сказал Джими.

Джимми было уже шестнадцать, когда в его город приехал Элвис Пресли и выступил на стадионе Стикс. Даже сидя вдали от сцены, на самых дешёвых местах, он был поражён его энергией и его движениями, но наибольшее впечатление произвели на него музыканты Элвиса.

— Эти музыканты были действительно что–то, — не находя слов, чтобы выразить свой восторг, сказал он мне. — Казалось, они делали музыку, как если бы в мире ничего кроме неё не существовало.

Не прошло и двух лет с того концерта, как Джимми стал обладателем своей собственной электрогитары, подержанной белоснежной Супро–Озарк, купленной после долгих уговоров Элом Хендриксом в музыкальном магазине.

— Я постриг неисчислимое количество кустов и газонов вместе со своим отцом, прежде чем мне удалось уговорить его купить мне эту гитару, — сказал он. — Бесконечные часы, проведённые под палящим солнцем.

Здоровье Люсиль резко ухудшилось. Два раза её увозили в больницу, и Джимми навещал её там, приносил ей свои рисунки, а однажды сделал настоящую открытку. В феврале 1958 года Люсиль сделалось особенно плохо, и с сильной болью её забрали в больницу Кинг–Каунти, она умерла почти сразу от разрыва селезёнки. Помимо Джимми и Леона она оставила ещё четверых детей — результат беспорядочной жизни, которые к этому времени уже находились в чужих семьях "на воспитании". Ей было тридцать два.

Эл Хендрикс не собирался брать на её похороны ни Джимми, ни Леона, он считал, что пятнадцатилетнему парню нечего делать на кладбище. Это глубоко ранило Джимми и предопределило на многие году вперёд его приоритеты в жизни, то, что ему запретили сказать последнее прощай матери.

Свою эмоцию он воплотил в музыку.

— Слова мало для меня тогда значили, — сказал он мне. — Чем больше подросток играет на гитаре, тем более возрастает его уверенность в себе.

— Моментами, — вспоминает Джими, — я чувствовал, что лечу, парю высоко в небе. Я чувствовал себя свободным, как если бы я был творцом всего. Я играл для самого себя.

Он рассказал мне, что в течение этого времени он часто играл с родным ему по духу Сэмми Дрейном, с которым сдружился в школе Лешего, начальные классы которой они вместе посещали. Школа, названная в честь отважного индейского вождя XIX века, была расположена на холме, возвышающимся над озером Вашингтон.

Все воспоминания Сэмми Дрейна о Хендриксе связаны с его страстью к музыке.

— Мы были тогда в бумажной бригаде, и нам обоим достался маршрут вокруг озера. Мне было тринадцать. Ему — пятнадцать. Естественно, всё кончалось посиделками на крыльце и мы джемовали, джемовали и джемовали часами. Мы менялись найденными аккордами и были счастливы в своём маленьком мирке. Нас никто не учил, мы оба были самоучками. Мы часто представляли себя звёздами, играющими для всего мира — обычное дело для подростков какими мы были. Его отец всегда возмущался, когда видел нас с гитарами и гонял нас. Он, знаете, был очень суеверен. Эл считал это "дьявольской забавой". Да и многие кругом избегали Джимми и смеялись над ним, видя, что он таскает гитару всюду с собой, куда бы он ни пошёл. Это сильно его задевало, но он молчал и ни слова об этом не говорил.

Заслуживал большего, чем имел

— Он был милым тихим мальчиком, сам не свой до музыки, — вспоминала мать Терри Джонсона, Флоренс, когда много лет спустя я рассказала ей, что Джими говорил мне о ней, как об "очень приятной даме, настоящей леди, умеющей выслушать и понять".

— Помимо всего Миссис Джонсон прекрасно готовила и когда мы с Терри репетировали у них дома, она никогда не отпускала меня как следует не накормив.

В своей мягкой вкрадчивой манере она описала жизнь семьи Джимми такими словами: