Джин Грин — неприкасаемый

— Бог ты мой! Тихо-то как! Как в русском лесу!

Он помолчал, попыхивая русской папиросой, купленной в Нью-Йорке, потом добавил задумчиво:

— Таким лесом, помнится, ездил я в последний раз в имение князя Тенишева. Клетнянский лес…

И сейчас Джин задумался над отцовской верностью той, старой, России и над верностью потомков вюртембергских крестьян поверьям своих предков и спросил себя: «Ну, а я? Есть ли у меня русская душа в американской обертке?»

— Спишь? — спросил Лот.

— Нет, — ответил Джин, оглядываясь на лес, что сомкнулся за игрушечным городком Хитчкока. — Скажи, Лот, как по-немецки «отечество»?

— Фатерлянд.

— Ну конечно! А по-английски «фазерланд» — страна отца — или «мазерланд» — страна матери. А по-русски «родина» — место, где родился…

— С чего это ты, Джин?

— Да так! Воспоминания детства, эта волчья глушь и… зов предков.

Лот съехал с широкого «стэйт хайвей» — шоссе штата — на более узкое и совершенно пустынное «каунти хайвей» — шоссе графства. Вскоре в лучах фар ослепительно зажегся квадратный щит дорожного знака:

ОПАСНО!

ВПЕРЕДИ КРУТОЙ ПОВОРОТ!

Еще минут через двадцать быстрой езды лесом по извилистому шоссе они свернули на совсем узкую, асфальтированнную частную дорогу со знаком:

PRIVATE

No Trespassing.

— Ну так, Лот, — сказал Джин, — может быть, ты мне объяснишь. Не знаю, что и подумать. Мама говорит, что Лефти представился довольно назойливо, тут пахнет клюквой. А Красавчик — не знаю, записал ли ты это на магнитофон, — уверяет, что Лефти Лешаков был перемещенным лицом, беженцем из Советской России, бывшим полицейским у немцев в оккупированном Минске, офицером Власова…

— И об этом мы сейчас поговорим, — проговорил Лот, останавливая машину на небольшой прогалине, расположенной на плоской вершине горы, перед бревенчатым «шутинг-лодж» — охотничьим домиком.

— А вот и хижина дяди Лота! — весело сказал Лот. Хижина молча глядела на Джина черными провалами окон.

Лот трижды отрывисто нажал на клаксон. Почти сразу зажглись окна хижины.

«Хижина дяди Лота» оказалась двухэтажным домом, сложенным из дугласовской ели, с трех сторон обнесенным верандой, отделанной красным кедром. С веранды открывался великолепный вид на лесистые горы, освещенные полной луной.

— Днем, — сказал Лот, потягиваясь, разминая руки, — отсюда на двадцать миль видать.

Джин осмотрелся: кругом ни огонька, только вздыхают сосны.

Но вот набежал ветер, и сосны зашумели, словно зеленая Ниагара.

На ближайших лесиситых вершинах виднелись пожарные вышки. Далеко внизу светлела в лунном свете извилистая лента дороги.

Дверь охотничьего домика распахнулась. На веранду вышел, приглаживая волосы, дюжий пожилой китаец, смуглый, черноволосый, в форменном белом сюртуке и черной «бабочке», лицом и фигурой похожий на экс-боксера. Он слегка поклонился, и Лот сказал:

— Хай, Чжоу! Это мой друг Джин. Заждался нас? Ужинать будем немедленно.

Чжоу снова поклонился и, раскрыв пошире дверь, удалился.

— Бедняга Чжоу нем как могила, — сказал, Лот. — Японцы вырезали у него язык. Захватывающая история. Бывший рэйнджер. Идеальный слуга. Пойдем, я покажу тебе эту берлогу.

Войдя, Лот ловко метнул завертевшуюся волчком шляпу прямо на вешалку в прихожей.

На первом этаже было три комнаты, ванная с душем и сверкающая чистотой кухня из белой эмали и хрома, со вделанным в стенку телевизором и белой инфракрасной печью, возле которой уже возился бывший рэйнджер.

Лот поглядывал на Джина, явно надеясь, что весь этот модерн произведет на него должное впечатление. Самой привлекательной комнатой была довольно просторная гостиная, занимавшая в отличие от других комнат оба этажа, с широченным панорамным окном, глянцевитыми балками на потолке, деревянной лестницей, ведущей в верхние комнаты-спальни, и выложенным пробкой полом. В большом камине из грубо отесанного белого камня уютно горели сосновые дрова. Это был настоящий камин, высотой в пять футов, не меньше, вовсе не из тех электрических подделок, что продаются у Мэйси для тесных нью-йоркских квартирок. У одной стены стоял сервант-бар, у другой — стеклянный шкаф с пирамидой для множества дорогих охотничьих ружей, чьи смазанные оружейным маслом вороненые стволы отражали пламя в камине. На стенах из отполированной янтарной ели висели головы аппалачской пантеры, медведя-гризли, дикой кошки, лося с рогами, чучела щук размером с аллигатора и гигантской пестрой форели.

Воздушный кондиционер поддерживал в гостиной самую приятную для человека влажность и температуру — градусов семьдесят пять по Фаренгейту.

Пол был устлан медвежьими шкурами с оскаленными мордами и индейскими коврами племени навахо.

Джин глядел на всю эту роскошь во все глаза. Лот довольно ухмылялся.

— Послушай, Лот, — наконец сказал Джин, — почему ты никогда не говорил мне об этой чудесной хижине дяди Лота?

— Только потому, старик, что все это принадлежит не мне, а одной организации, о которой — терпение! — речь впереди.