Джинса

Кирилл Кириллович, как футболист, которому арбитр незаслуженно показал красную карточку, взмолился, характерно заломив руки, и чуть было не плюхнулся на колени:

– Нелли! Нелли! Не будь дурой! Успокойся!

Но она не послушала. С гордо поднятой головой, как ледокол «Ленин», включив ядерную силовую установку, она пробила грудью дверь и вышла из конторы, оставляя за собой лишь щепки их многолетнего брака и стойкий шлейф шанели номер пять.

Кирилл Кириллович заметался по офису, как шар в лотерейном барабане, в поисках брошенного где-то пиджака – не нашел, чертыхнулся и в одной рубашке помчался к лифту.

26

Продегустировав хреновуху, ирландский скотч, мартини бьянко из трав и винограда региона Пьемонт, что на севере Италии, и простившись с новым престарелым другом у выхода из гастронома «Новоарбатский», Жора решил заночевать в офисе. Поскольку метро было уже закрыто, а на такси денег не было, пришлось идти пешком. По пустынным улицам ночной Москвы, навстречу прохладному ветру, навстречу редким прохожим, навстречу полной неопределенности.

Он заглядывал в чужие окна, и ему казалось, будто там, за портьерами и занавесками, под сенью абажуров, в мягком свете электрических лампочек живут какие-то особенные, счастливые граждане – они не причиняют страданий и не треплют нервы друг другу… И только у него одного все не как у людей.

Когда Жора открыл дверь в офис, то, к своему удивлению, обнаружил оставленный кем-то свет. Еще секунда, и он вздрогнул, как конь, испуганный выстрелом – содрогнулся всей шкурой. Со стороны вегетативной нервной системы отмечались: тахикардия, спазм сосудов, учащенное дыхание, сухость во рту и даже усиление кишечной перистальтики. Всю эту богатую симптоматику вызвала внезапно представшая перед Жорой, неизвестная ему девушка, сидевшая на стуле в углу. Какое-то время ушло на то, чтобы взять себя в руки.

– Здравствуйте, – нерешительно сказал он.

Ответа не последовало.

– Ждете кого-то? – предпринял Жора еще одну попытку вступить в контакт с незнакомкой.

Девушка продолжала напряженно молчать, чуть склонив вниз голову, упершись взглядом в блестящий пол. Поразмыслив, Жора решил, что это очередная пассия Ираклия, что, вероятно, и он сам должен быть где-то здесь.

Жора открывал двери, заглядывал в кабинеты, распахивал шкафы… Осмотрел буквально все, но никого не обнаружил. Возвращаясь в приемную, он больше всего боялся, что девушка исчезла, испарилась, и теперь придется признаться самому себе, что незнакомка была игрой больного воображения, что под воздействием случившихся с ним обстоятельств и выпитого алкоголя воспаленное сознание сыграло с ним злую шутку. Он должен был убедиться в том, что находится в твердом уме, а также – в реальности происходящего.

27

Была первая половина весны. Стрелки городских часов показывали полдесятого утра. Солнце светило в полнакала. Деревья стояли еще полуголые. И возможно, единственное, что в это утро было завершенным, а вернее, окончательным, – это смерть Ивана Петровича. О чем к этому часу имелось специальное медицинское заключение. Скончался он за день до этого, в такое же весеннее утро. Скоропостижно, на семьдесят третьем году жизни, во дворе своего дома, на глазах у соседей, играя в домино.

Жоре было тогда пять лет, но он до сих пор помнил все обстоятельства этого до чрезвычайности странного случая.

В квартире Маргариты Ивановны все было вязаным, кружевным или вышитым. Потому что у Маргариты Ивановны были больные ноги – все в мраморных прожилках. Она редко выходила из дому и всегда только с палочкой. В свободное время она вязала, или вышивала, или читала книжки. В основном про заговоры, магию и всякие чудесные исцеления.

– Покойник уже во дворе, – говорила она Жориной маме. – Не тяни! Его вот-вот увезут. Ищи тогда свищи. А к чужим трупам не подступишься. Этот-то свой. И Жорка твой к нему хорошо относился. Идите. Тут стесняться нечего. Покойному все равно, а ребенку – польза. Значит, слушай меня внимательно…

Жора с мамой спустились по лестнице во двор.

– Боже милостивый, – сказала со вздохом сестра Ивана Петровича, оглядывая усопшего.

Тот уже лежал в гробу, выставленном у подъезда на двух табуретках – обмытый, побритый, в свежем выглаженном костюме с выражением тихого счастья и полного умиротворения на обескровленном лице.

Казалось, «Боже милостивый» также осмотрел покойника и остался доволен.

– Кого хороним? – бойким голосом спросил кто-то из подошедших соседей.

– Петрович откинулся, – печальным тоном ответил ему известный всему двору забулдыга и горестно закурил.

– Все там будем. Всех землей закидают, – констатировал собеседник и вздохнул: – Надо курить бросать.

Забулдыга пустил дым через частые бреши в зубах и сказал с апломбом:

– Курить я буду, но пить не брошу.

Сестра покойного, кивая в сторону Петровича, обратилась к какой-то женщине, стоявшей рядом:

– Костюмчик этот я ему лет двадцать назад как из Прибалтики привезла. А он говорит: «Вот, говорит, будет теперь у меня два костюма. Один, говорит, на выход, другой на вынос», – и тихо заплакала, прижимая ко рту носовой платок.