Джинсы, стихи и волосы

Нина недовольно хмыкнула и как будто даже обиделась на то, что Коля хоть в чем-то поддержал Володарского.

– А на кого мне еще посмотреть? – спросил Володя.

– Подумайте про Блока и Волошина.

– Ну какой же из него Макс? – опять Ниночка. – До Брюсова его еще можно дотянуть, но Макс это вот Коля, он может.

– Давайте попробуем. Давайте не будем решать все сразу, подумаем, сделаем несколько этюдов и посмотрим, кто будет исполнять роль лучше.

Мы опять взяли паузу на чтение. Тут уже возмутился Коля:

– Подождите, это что такое? Они поют. Это что, финал? Тут написано: «Они зажигают свечи и поют».

– По-моему, это неплохо, – сказал Володарский, но уже не очень уверенно.

– Вы хотите закончить пьесу хоровым пением? Это какой год?

– Ну, предположим, седьмой.

– То есть вы не знаете, в каком году у вас заканчивается действие?

– Скажем так, седьмой.

– И вот они у вас стоят, взявшись за руки, поют, притом что буквально через несколько месяцев Аннибал умрет, все участники «Сред» друг с другом переругаются, а вы хотите, чтобы они основали клуб самодеятельной песни?

– Но в этом и есть некоторый драматургический подтекст. Мы, актеры, это знаем, и для нас это финальная песня будет трагической.

– Только у меня большие сомнения в том, что зрители, которые будут смотреть, вообще знают, кто такая Лидия Аннибал и что она умрет через несколько месяцев.

Володарский икнул. Он был растерян и начал фразу, точно не зная, чем ее завершит:

– Нашего зрителя мы можем образовывать постепенно… – И тут его осенило: – А давайте перепишем финал? Давайте вместе продумаем финал пьесы с точки зрения драматургии!

Мы захлопали. И потом еще послушали новое творчество Володарского. На наше счастье, по мере чтения все больше становилось очевидно, что преподавателю захотелось в туалет. Он держался, сколько мог, но потом быстро завершил занятие и рванул за дверь.

Мы как один начали наблюдать за Володей, который надел шарф и пальто. Когда он подошел к дверям, плечи его повисли, и у нас на глазах он превратился в Вовочку. За порогом его ждала мама.

– Мы закончили, пойдем, – ласково сказал он ей и взял за руку.

Мама требовала, чтобы Вовочка тоже со всеми попрощался и уже тянула его к выходу. Коля смотрел ему вслед с большим сочувствием.

Тут к нам подошла Леночка, которая едва не икала от смущения, но подняла глаза на Колю и спросила:

– Слушайте. Откуда? На уроках же такого не рассказывают.

– Библиотека, – отрезала Нина.

Лена опустила глаза и побежала вон из студии.

– И зачем ты так? – спросил Коля. – Что она тебе сделала? Ну дура, ну нет у нее книжек, какого черта ты на ней злость-то срываешь? Как будто я не вижу, что ты бесишься оттого, что я один раз похвалил не тебя, а Володарского.

– Потому что он дурак, – огрызнулась Нина.

– Он полезный дурак. К тому же что-то такое он чувствует, раз выбрал сюжет о башне. Смотри. Для нас с тобой это возможность читать людям Мережковского, Кузьмина. В первую очередь, конечно, Кузьмина, потому что фиг кто его теперь помнит. Можно зацепиться за это его предложение о доработке пьесы и ввернуть туда еще парочку. Что-нибудь про Гиппиус и коммунистов.

– Не пропустят, – ответила Нина.

– А мы так как-нибудь сделаем…

– А что Гиппиус думала о коммунистах? – спросила я.

– Ты вообще ничего не знаешь? Она их ненавидела.

Ого. Тяжелее всего мне было признаваться в том, что я чего-то не знаю, но в последнее время, кажется, я только этим и занималась.

– А чего ты так быстро перешел от концепции самовлюбленного дурака к концепции дурака полезного?

С каждой репликой Нины эта сцена ревности становилась все тягостней. Но Коля был терпелив как слон:

– Как тебе сказать… Полезные дураки всегда интереснее. Я еще окончательно не решил, но сама по себе идея мне нравится. Начнем с финала. Потом еще чего-нибудь допишем. Да только тут надо Вовку взять с собой, чтобы он тоже с нами был заодно.

Мы договорились, и начались наши бесконечные перезвоны, болтовня и работа над пьесой.

2

Все дома и в школьной библиотеке было прочитано, изучено, рассмотрено и выучено наизусть. Я день за днем рассматривала альбомы по искусству и особенно рисунки Бакста. Залипла на Саломее. На рисунке танцевала женщина, в ее руках развевалось покрывало. Каждый изгиб даже не тела ее, а зависшей в воздухе ткани отзывался истомой внизу живота. Я смотрела на ее соски, которые проглядывали сквозь прозрачное платье, и прикасалась к своим.

Терпеть это было уже невозможно, нужно с кем-то поговорить. Сунуться к Коле и Нине боязно, вдруг они начнут ржать и говорить колкости? Я еще не забыла, как Нина отшила Леночку. Казалось, что лучше всего на роль собеседника подходит Ангел. Все-таки тоже художник.

И я пошла на Петровку. Но Ангел был занят – какая-то девушка сидела у него на коленях, и он наглаживал ее задницу.