Джироламо Савонарола. Его жизнь и общественная деятельность

Нелегко было добраться теперь в собор на проповедь Савонаролы: не только церковь наполнялась слушателями, но кругом нее был выстроен высокий амфитеатр, наполнявшийся сплошь почти исключительно детьми и подростками, которые являлись теперь постоянными слушателями Савонаролы и к которым он часто стал обращаться в проповедях, заботясь о воспитании новых людей для нового государства. Далеко не в безопасности, окруженный вооруженными приверженцами, пробирался он к собору, так как его уже намеревались убить “беснующиеся”, и носились слухи о подосланных к нему Людовиком Сфорцей убийцах. В первой же проповеди он высказал мысль, что догматы церкви непогрешимы, но что можно и даже должно не исполнять произвольных приказаний высших, если эти приказания противоречат христианской любви Евангелия. Это учение есть учение католической церкви, Фомы Аквината и других ее учителей и пап. Вот почему он и не слушает того, что противоречит христианской любви и Евангелию. Зная, что его отъезд из города, нуждающегося в нем, будет гибелен, он не выехал бы из города ни по чьему приказанию. Его заставили молчать, и он исполнил приказание, хотя оно было издано под влиянием лживых слухов и изветов. Но, видя, что добрые теряют энергию, что злые становятся смелее, а дело Господне гибнет, он принял решение во что бы то ни стало вернуться на свое место. Заканчивая проповедь, он обратился к юношам, говоря, что они счастливы тем, что развиваются во дни свободы, что они не испорчены тиранией, что они привыкнут к готовящейся им роли правителей. Его проповедь была как бы программой для следующих проповедей. Во второе воскресенье великого поста, вступив на кафедру, Савонарола начал проповедь со слов пророка Амоса: “Слушайте слово сие, телицы Васанские, которые на горе Самарийской, – вы, притесняющие бедных, угнетающие нищих, говорящие господам своим: “Подавай, и мы будем пить”. “Кто эти телицы? – спрашивает он и отвечает. – Эти жирные телицы – блудницы Италии и Рима. Тысячи их можно насчитать в Риме, десять тысяч, сорок тысяч и то мало! В Риме этим ремеслом занимаются и мужчины и женщины”. Страстно громя пороки и обличая лицемерие, он заметил: “Вы испорчены вконец в речах и в безмолвии, в бездействии и в бездеятельности, в вере и в безверии”, и главным образом напал на внешний блеск, на церемонии, на тщеславие церкви, лишенной истинной религиозности. “Почему, – говорит он, – когда я прошу десять дукатов на бедных – ты не даешь, когда же я прошу сто дукатов на часовню Сан-Марко – ты даешь? Потому, что в этой часовне ты желаешь повесить свой герб”. Опять он пророчил Италии гибель, если не обновится церковь, не обновятся люди. В последних проповедях этого времени, когда происходили выборы в большой совет, он снова коснулся политики, призывал народ поддерживать большой совет и остерегаться возвращения Петра Медичи. Обращаясь почти каждый раз между прочим к детям в проповедях этого времени, Савонарола в Вербное воскресенье устроил особую процессию детей, которой должны были открыть “Monte di pieta”. Держа в руках распятие, он обратился на площади к народу со словами:

– Флоренция, вот царь вселенной, он хочет быть и твоим царем! Желаешь ли ты иметь его?

– Да! – грянули тысячи голосов потрясенных до слез граждан.

Затем дети в белом одеянии в торжественной процессии пошли по церквам, распевая гимны и собирая милостыню, которая и была ими вручена избранным начальникам “Monte di pieta”.

Заканчивая проповеди великого поста, Савонарола пророчески заметил, что концом его деятельности будет: в общем победа, в частности гибель. Предвидеть гибель было нетрудно: с одной стороны, тысячи народа носили, так сказать, на руках своего проповедника, ловили каждое его слово, его проповеди переводились на иностранные языки, их перевели даже на турецкий язык для султана, а с другой, – папа, итальянские князья, властолюбцы Флоренции считали себя лично задетыми и обиженными этим монахом, мечтавшим и писавшим во времена бессовестного отравителя Александра Борджиа и коварного Людовика Сфорца “о простоте христианской жизни”.