Дживс и феодальная верность

Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставив на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.

– Вустер! – были его первые слова. – Флоренс мне сейчас рассказала одну вещь, я просто потрясен.

Ну что на это можно было ответить? Ничего. Подмывало, конечно, поинтересоваться, что за вещь: если про епископа и заклинательницу змей, то мы это уже слышали. Можно было бы еще прибавить два-три слова, что, мол, вот какими теперь, увы, стали барышни, анекдоты рассказывают. Но я ограничился только восклицаниями общего характера: «О! А!» – и стал ждать дальнейших подробностей.

Взор Перси, как раньше взор Флоренс, начал отчаянно метаться, обращаясь то на небо, то на землю и обратно. Видно было, что человек сильно расстроен. Наконец, совладав со своим взором и направив его строго на меня, он продолжил:

– Вскоре после завтрака я обнаружил ее одну в цветнике, где она срезала цветы, и поспешил предложить, что подержу корзинку.

– Очень любезно.

– Она поблагодарила меня, сказав, что будет очень рада, и некоторое время мы беседовали на нейтральные темы. Слово за слово, и я попросил ее быть моей женой.

– Молодчина!

– Как вы сказали?

– Я просто сказал: молодчина.

– Но почему вы сказали «молодчина»?

– Ну, как бы подбадривал: мол, так держать.

– Понимаю. «Так держать». Пожелание, чтобы человек действовал и дальше в том же духе и являющееся знаком дружеского одобрения?

– Верно.

– Но в данных обстоятельствах мне удивительно – я бы даже сказал, стыдно – слышать это из ваших уст, Вустер. Это поступок в дурном вкусе, приличия требовали бы воздержаться от насмешек и издевательств.

– Не понял?

– Если вы победили, это вовсе не причина издеваться над теми, кому не повезло.

– Извините, может, вы бы снабдили меня какими-нибудь комментариями…

Он досадливо поморщился:

– Я же сказал вам, что просил Флоренс быть моей женой, и сказал, что она мне сообщила нечто, повергшее меня в изумление. А именно – что она помолвлена с вами.

Тут я наконец понял, на что он намекает:

– О, а. Да-да, конечно. Ну разумеется. Да, похоже, что мы обручились.

– Когда это произошло, Вустер?

– Недавно.

Он хмыкнул:

– Совсем недавно, надо полагать, ведь еще вчера она была помолвлена с Чеддером. Ничего не разберешь, – сердито заключил Перси. – Голова кругом идет. Не поймешь, на каком ты свете.

Тут я не мог с ним не согласиться:

– Действительно неразбериха.

– Просто с ума можно сойти. Представить себе не могу, что она в вас нашла.

– Я тоже не могу. Все это совершенно непонятно.

Он свел брови, задумался. А потом продолжил:

– Взять ее недавнее увлечение Чеддером. Это, понапрягшись, все-таки можно понять. Он хотя и умственно отсталый, зато представляет собой эдакое молодое сильное животное. И случается, что девушки интеллектуального склада тянутся к сильным молодым животным. Бернард Шоу положил этот мотив в основу своего раннего романа «Профессия Кэшела Байрона». Но вы? Уму непостижимо. Просто хилый мотылек.

– По-вашему, я похож на хилого мотылька?

– Если вы можете предложить более точное сравнение, буду рад его услышать. Я не вижу в вас ни крупицы обаяния и ни малейших признаков каких-либо качеств, которые можно было бы счесть привлекательными для такой девушки, как Флоренс. Диву даешься ее готовности постоянно терпеть в доме ваше присутствие.

Не знаю, как считаете вы, но, по-моему, я не особенно обидчивый человек. В общем и целом – скорее нет. Но все-таки малоприятно, когда тебя называют хилым мотыльком, и кажется, я оборвал Перси Горринджа довольно резко.

– Вот, значит, как, – сказал я ему и погрузился в молчание. А поскольку он тоже не выказал желания поболтать о том о сем, мы некоторое время простояли с ним, как два монаха из ордена траппистов, случайно встретившихся на собачьих бегах. И я уже приготовился было, коротко кивнув, удалиться, но в последнюю минуту Перси остановил меня возгласом, по интонации и силе звука совершенно таким же, какой издал ночью Сыр Чеддер, обнаружив меня в шкафу под шляпными коробками. Он смотрел на меня сквозь свои очки-шоры с испугом, если не сказать – с ужасом. Это меня озадачило. Неужели ему потребовалось столько времени, чтобы разглядеть мои усы?

– Вустер! Господи ты Боже мой! Вы без шляпы?

– За городом я обычно шляпу не ношу.

– Но на таком жарком солнце! Вы получите солнечный удар! Разве можно так рисковать?