Дживс и феодальная верность

Вот теперь я все понял, и ход ее мыслей показался мне вполне здравым. Действительно, в обедах и ужинах Анатоля есть что-то влияющее на психику, размягчающее и туманящее рассудок. Напитавшийся ими Троттер, конечно, уже ходит в розовом тумане и только мечтает, как бойскаут, делать направо и налево добрые дела. Еще день-два такой обработки, и он еще, пожалуй, станет умолять тетю Далию, чтобы она приняла от него в порядке личного одолжения сумму, вдвое выше запрашиваемой.

– Тонко задумано,- похвалил я ее.- Да, по-моему, вы на правильном пути. Анатоль уже подавал вам свои Rognons aux montagnes ^{[ Почки по-горняцки (франц.).]}?

– Да, и Selle d'agneau aux laitues a la Grecque тоже ^{[Седло барашка с латуком по-гречески (франц.).]}.

– Ну, тогда, я считаю, дело сделано. Осталось только отпраздновать. Одно меня смущает: Флоренс сказала, что мадам Морхед – одна из наших самых дорогостоящих работниц пера, и надо забросать ее кошельками с золотом, прежде чем она согласится поставить свою подпись над пунктирной линией. Это верно?

– Совершенно.

– Но тогда, черт подери,- по обыкновению поставил я вопрос ребром,- как вам удалось добыть на это у дяди Тома драгоценный металл? Он что, не платил в этом году подоходный налог?

– Как бы не так. Я думаю, даже в Лондоне были слышны его стенания по этому поводу. Бедняжка, как он страдает, когда приходится платить!

Это правда. Дядя Том, хоть денег у него куры не клюют, пока не отошел от дел, был одним из князей рынка, которые везут с Востока золото мешками, тем не менее испытывает глубокое отвращение к тому, чтобы псы из Налогового управления совали лапу к нему в карман и выгребали свою долю. Расставаясь со своими кровными, он потом неделями отсиживается где-то в углу, обхватив голову руками и бормоча про разорение и бедственные плоды социалистического законодательства: что с нами со всеми будет, если и дальше так пойдет?

– Да, он мучается, как душа грешника в аду,- подтвердил я. – И однако же, несмотря на это, вы обобрали его на изрядную сумму. Как вам это удалось? Из того, что вы вчера говорили мне по телефону, у меня сложилось впечатление, что он сейчас менее всего склонен к тратам. Мне представилось, что человек прижал уши и ничего слышать не желает, как Валаамова ослица.

– Ну, ты-то что знаешь про Валаамову ослицу?

– Я? Да я знаю Валаамову ослицу, как свои пять пальцев. Вы забыли, что я, еще учась у преподобного Обри Апджона в начальной школе, один раз получил приз за лучшее знание Библии?

– Списал, конечно.

– Ничего подобного. Совершенно честно. Но вернемся назад. Как вы исхитрились уговорить дядю Тома раскошелиться? У вас на это, я думаю, ушло целое ведро, дамских уловок?

Мне бы не хотелось неуважительно говорить про любимую тетушку, утверждая, будто она хихикнула в ответ, но то, что я от нее услышал, сильно смахивало на хихиканье, тут двух мнений быть не может.

– Да вот, исхитрилась.

– Но как?

– А ты чего суешь нос, куда тебя не просят? Исхитрилась, и все.

– Понял,- кивнул я и оставил эту тему. Мне показалось, что тетя Далия не хочет разглашать информацию.- А как продвигаются переговоры с Троттером?

Но и тут я, по-видимому, коснулся обнаженного нерва. Тетя перестала хихикать, и лицо ее, обычно, как я уже говорил, покрытое здоровым румянцем, положительно побагровело.

– Лопни его потроха! – произнесла она с таким напором, от которого в прежние годы ее соратники по «Куорну» и «Пайчли» подскакивали в седлах,- Не знаю, что с ним такое, с чертовым сыном. Уже умял девять обедов и восемь ужинов, созданных Анатолем, но от разговора по существу уклоняется. Не говорит ни «да», ни «нет».

– Есть такая песня: «Ни да, ни нет она мне не ответила», я часто пою ее в ванне. Мотив такой…

Я затянул было песню высоким, приятным баритоном, но вынужден был умолкнуть, получив от тети Далии Агатой Кристи по голове. Старая родственница целила от бедра, как герой ковбойского фильма.

– Не испытывай уж слишком мое терпение, миленький Берти,- ласково сказала она и погрузилась в задумчивость.

– А знаешь, в чем, по-моему, тут корень зла,- проговорила она, когда очнулась.- В мамаше Троттер. Это от нее исходит идея несотрудничества. Почему-то она не желает, чтобы сделка между нами состоялась, и не велит ему вести переговоры. Это – единственное объяснение, которое приходит в голову. Тогда у Агаты он разговаривал так, как будто дело стало только за тем, чтобы договориться об условиях. А теперь юлит и увиливает, словно сверху наложили запрет. Когда ты угощал их ужином, как тебе показалось? Он у нее под каблуком?

– Еще как под каблуком! Плакал от восторга, если она ему улыбалась, и дрожал от страха, стоило ей нахмурить брови. Но почему она может быть против покупки «Будуара»?

– Не спрашивай. Совершеннейшая загадка.

– Вы не могли ее тут чем-нибудь разозлить?

– Нет, конечно. Я все время – сама любезность.

– И однако же – вот.

– Именно что вот, гори все огнем.