Дживс и свадебные колокола

– Берти, не обижайся! Просто ты так уныло это сказал… А ведь Основа – одна из лучших ролей.

– Да знаю я… В нашей постановке афинские ремесленники говорили голосами преподавателей. Мне потом сказали, что мой голос был точь-в-точь как у Монти Бересфорда.

– Кто это – Монти Бересфорд?

– Преподавал античную литературу.

– А ты текст еще помнишь?

– Эти строки навсегда врезались мне в душу! Захочу – и то не забуду.

– Я всегда говорила, что ты умный.

– Ну больше-то я за всю учебу ничего не запомнил.

– Прочитай сейчас хоть кусочек!

– Ладно. Еще бренди?

– Совсем капельку. Я за ужином и так бокал вина выпила. А ты пей.

Я и выпил. О глоточке кларета упоминать не стал – я его про себя называл «порция Бикнелла». И о местном пиве, в котором утопил свои горести еще там, в павильоне. Бренди у сэра Генри был отменный, с богатым послевкусием, и воспоминания о моем ужасном промахе начали понемногу тускнеть.

– «О ночи тьма! – начал я с завыванием. – Ночь, что как мрак черна! Ночь, что везде, где дня уж больше нет»!

– Это голос Монти Бересфорда?

– Он самый.

– Похоже на миссис Педжетт.

– Истину глаголешь, Мидоус. Очень похоже. «О ночь, о ночь! Увы, увы, увы! Боюсь, забыла Фисба свой обет»!

– Давай дальше!

– Там какой-то знатный говорит. Не моя реплика.

– Постой, где-то тут у дяди Генри должен быть Шекспир!

– После окончания Столетней войны, но до того, как начал выходить альманах Уиздена[39]. Значит, около окна.

– Еще бренди?

– Ну разве что чуть-чуть.

– Вот, нашла! Сейчас-сейчас… – Джорджиана зашуршала страницами. – Ага, вот! Тезей говорит: «По-моему, Стена тоже должна напугаться, раз она обладает всеми чувствами». Или надо произносить аристократичнее?

– Нет-нет! Здесь как раз надо изобразить выговор автомеханика из Центральной Англии. Как у Бони Фишвика.

– А кто таков Бони Фишвик?

– Наш школьный священник. «Не исделали мы того, что нам надлежало исделать»!

– Сейчас, еще раз попробую. Добавить бренди?

– Только на понюхать.

Мало-помалу мы втянулись. Фисба у Джорджианы получалась значительно резвее, чем у моего одноклассника Корбетт-Берчера.

– Слушай! – сказал я. – Если ты встанешь вот здесь на диван, а я на оттоманку, то этот торшер замечательно может изображать Стену.

– Здо́рово! Кстати, Берти, я тут подумала…

– Это меня не удивляет, старушка. Ничуть. Думай дальше.

– Думала я вот о чем. Ну помнишь: «Пресечение поползновений распутной женщины добродетельным адвокатом на глазах у целомудренной невесты»?

– Мы вроде уже эту идею отринули.

– Да, но что, если заранее предупредить Вуди? Тогда он не будет ржать, когда я начну за ним ухлестывать. И вообще никаких недоразумений не будет. И мне роль сыграть проще.

Я покачал стакан в руке, глядя, как плещется бренди – точно так же плескались мысли у меня в черепушке. С высоты оттоманки, на которой я стоял, план казался многообещающим. Полностью застрахован от сбоев и ошибок, я бы так выразился.

– Черт возьми, это гениально!

– Спасибо. Ну что, я поговорю с Вуди или лучше ты?

– Я думаю, от тебя он лучше воспримет. Меня он до сих пор еще не совсем простил за те приставания к Амелии.

Снова вспомнив колледж Гонвиля и Кая, я пошатнулся и чуть не слетел с оттоманки.

– Назначим на понедельник, без пяти три, – сказала Джорджиана. – Как раз инструктор по теннису должен прийти.

– Вуди еще будет здесь?

– Да, он уезжает последним поездом. Ему во вторник выступать в суде.

– На чем мы остановились?

– «И я верна не меньше чем Шафал»…

– «Целуй сквозь щель: уста твои так сладки»!

Я наклонился вперед, отыгрывая поцелуй, как давным-давно в школьном спектакле, когда какой-то младшеклассник, не помню его имени, исполнял роль Стены, вытянув перед собой руку с раздвинутыми пальцами, обозначающими щель.

Возможно, в тот раз я запил школьный ужин всего лишь стаканом лимонада. Во всяком случае, не полпинтой первоклассного бренди сэра Генри. А может, уста, к которым я тянулся в Мелбери-холле, манили сильнее.

Не знаю уж по какой причине я оступился и рухнул с оттоманки. Падая, я инстинктивно схватился за торшер. Это чуть замедлило падение и смягчило удар, который пришелся по Джорджиане. Она, уже не впервые за время нашего знакомства, шлепнулась на пол.

Когда грохот затих, в коридоре послышались чьи-то гневные шаги.

Мы с Джорджианой переглянулись и, не сговариваясь, бросились к окну, хотя, конечно, Джорджиана чуть замешкалась, поднимаясь с обюссонского ковра, и таким образом я ее опередил. Раз – поднялась оконная рама, два – нога перекинута через подоконник, три – удар черепа о деревянную перекладину… Обернувшись, весь уже снаружи, я вновь испытал сильнейшее искушение чмокнуть Джорджиану на прощание, но кто-то уже дергал запертую дверь и вовсю лупил по ней кулаками.

– Стой, ворюга! – крикнула Джорджиана.

Я послушно остановился, но она замахала на меня руками, не переставая выкрикивать:

– Стой, ворюга!

Вустеры соображают быстро. Я понял, что она задумала, и со всей возможной скоростью обратился в бегство.