Дживс, вы — гений! Ваша взяла, Дживс!

– В том-то все и дело. Ничего не соображает. Обратили внимание, какой у него пустой взгляд?

– Да, милорд.

– Я его не раз таким видел. Как-то после ужина гребцов в Оксфорде он вбил себе в башку, что он – русалка, и все норовил нырнуть в университетский фонтан и играть там на арфе.

– Молодость, молодость, – снисходительно заметил сержант, проявляя широту взглядов.

– Надо отнести его в постель.

Я в ужасе вскочил и задрожал.

– Не хочу ни в какую постель!

Чаффи умиротворяюще похлопал меня по плечу:

– Ничего, Берти, все обойдется. Мы понимаем. Ясное дело, ты испугался. Огромный страшный паук. Любой испугался бы. Но больше бояться не надо. Мы с Ваулзом поднимемся к тебе в комнату и убьем его. Ваулз, вы ведь не боитесь пауков?

– Нет, милорд.

– Слышишь, Берти? Ваулз тебя защитит. Сколько пауков вы когда-то убили в Индии? Помнится, вы рассказывали.

– Девяносто шесть, милорд.

– И ведь крупные были, да?

– Огромные, милорд.

– Ну вот видишь, Берти. Чего тут бояться? Подхватите его под руку, сержант. А я подхвачу с этой стороны. Ты сиди спокойно, Берти, мы тебя поднимем.

Вспоминая эту сцену, я думаю, что наверняка в этом месте совершил ошибку. Возможно, стоило сказать им пару ласковых, но вы ведь сами знаете, когда особенно нужно сказать пару ласковых, эти ласковые как раз и не находятся. Сержант клещами сжал мою левую руку, и все мысли улетучились. И потому, не найдя слов, я пхнул его в пузо и вырвался на свободу.

Однако в темном сарае, забитом всяким садовым хламом, на такой скорости далеко не убежишь. Можно на что угодно налететь и грохнуться. Я и налетел на лейку и упал, отвратительно шмякнувшись об пол головой, а когда сознание вновь забрезжило, обнаружилось, что меня несут сквозь летнюю ночь по направлению к коттеджу, Чаффи обхватил подмышки, сержант Ваулз держит ноги. И в таком вот тесном единении мы прошествовали сквозь парадный вход и поднялись по лестнице. В общем-то нельзя сказать, чтобы они меня волокли, однако положение, в котором я находился, вполне могло ранить самолюбие.

Мне, впрочем, сейчас было не до самолюбия. Мы приближались к спальне, и я представлял себе, какая разразится катастрофа, когда Чаффи откроет дверь и увидит, что там внутри.

– Чаффи, – сказал я, и сказал очень серьезно, – ты в эту комнату не входи.

Но кто поймет, серьезно вы говорите или не серьезно, если голова у вас болтается чуть не у самого пола, а язык провалился в гортань. Словом, я издал какое-то бульканье, и Чаффи истолковал его совсем в другом смысле.

– Да, да, понимаю, – сказал он. – Ты уж чуть-чуть потерпи. Сейчас мы уложим тебя в постельку.

Я счел его манеру оскорбительной и хотел ему об этом заявить, но вдруг от изумления и вовсе лишился дара речи – в прямом, а не переносном смысле слова. Носильщики неожиданно вскинули меня и бросили на кровать, где оказались лишь одеяло и подушка. Барышня в лиловой пижаме испарилась.

Я лежал и раздумывал. Чаффи нашел свечу и засветил ее, теперь можно было и осмотреться.

Полина Стоукер исчезла без следа, и тьма, как необъятная могила, уже любимый облик поглотила, как выразился однажды Дживс.

Странно, до чертиков странно.

Чаффи прощался со своим помощником:

– Спасибо, сержант. Теперь я сам справлюсь.

– Смотрите, милорд, а то я останусь.

– Нет-нет, не надо. Он сейчас, по обыкновению, заснет.

– Тогда я и в самом деле пойду, милорд. Поздновато уже.

– Да, конечно, ступайте. Доброй ночи.

– Доброй ночи, милорд.

И он затопал по лестнице с таким грохотом, как будто спускался не один сержант, а целый десяток. Чаффи же принялся стаскивать с меня штиблеты, прямо как мать со спящего ребенка, и при этом приговаривал:

– Вот так, Берти, вот так, глупенький, теперь ложись поудобней, глазки закрой и баиньки.

Я уж и не знаю, стоило мне тогда высказать свое мнение относительно нестерпимо снисходительного тона, каким он сюсюкал надо мной, называя глупеньким, или не стоило.

Конечно, язык чесался съязвить, но я понимал, что одной ехидной репликой его не прошибешь, нужно что-то поосновательней, и пока я формулировал в уме сокрушительный набор разоблачений, дверь чулана в коридоре возле спальни отворилась, и из нее выпорхнула на свет божий Полина Стоукер, беспечная, как птичка. Мало сказать беспечная, она, судя по всему, от души веселилась.

– Ну и ночка выдалась! – со смехом сказала она. – Просто чудом пронесло. А кто это был, Берти? Я слышала, как они уходили.

И вдруг она увидела Чаффи, ойкнула, взвизгнула, и глаза засияли светом любви, как будто кто-то повернул выключатель.

– Мармадьюк! – вскричала она и замерла, в изумлении распахнув глаза.