Джоанна Аларика

Час спустя она проснулась с еще более усилившимся чувством неопределенной тревоги. Ей что-то снилось; она не могла припомнить, что именно, но это было что-то очень нехорошее, настолько нехорошее, что она даже боялась: вдруг — возьмет и вспомнится.

«Я, кажется, начинаю сходить с ума», — пробормотала она вслух, почему-то по-английски, и вскочила с койки.

Доктор Мачадо сказал, что за ней заедут на рассвете; оставалось еще около двух часов. Джоанна умылась, выпила кофе, переоделась в свой гражданский костюм — тот, в котором сюда приехала. Разыскать дежурную кастеляншу, сдать ей халат, косынку, полотенце и прочие вещи личного обихода — на всё это ушло много времени. Покончив с дела!ми, Джоанна посмотрела на часы, закурила сигарету и снова легла, заставляя себя думать только о хорошем: о скором окончании войны, о их будущей квартирке, о покупке мебели, о покупке коляски…

Саперы, переругиваясь хриплыми от предрассветной сырости голосами, заканчивали восстановление моста, накануне поврежденного попаданием с воздуха. Объезд был невозможен — дорога пересекала заболоченную низину по насыпи. Обругав себя за то, что кинулся сдуру напрямик, а не последовал за другими машинами, свернувшими на боковое шоссе еще за Барранкильей, Мигель заглушил мотор и выскочил из джипа, шевеля пальцами, онемевшими на рулевом колесе.

— Скоро кончите, ребята? — крикнул он, подойдя к работающим.

— А ты что, к невесте торопишься? — огрызнулся кто-то и тотчас же добавил другим тоном, разглядев нашивки: — На полчаса работы, мой сублейтенант!

Мигель порылся в карманах в поисках сигарет и, ничего не найдя, вернулся к машине. Взобравшись на сиденье, он сдвинул каску на затылок и еще раз громко выругался. Искусственный нервный подъем, вызванный сумасшедшей гонкой по ночным дорогам, начал спадать, уступая место тоскливому безразличию ко всему. Все было потеряно, все оказалось напрасным: победы и поражения, героизм и гибель товарищей, все, буквально все… Эти люди ремонтируют мост, не зная, что через сутки по нему пройдут вражеские броневики, что на свете не осталось ничего, кроме предательства.

Мигель сцепил зубы и огляделся, словно желая удостовериться, что не спит, что все это на самом деле. Уходящая в серый туман дорога, бесформенные очертания валяющегося под насыпью разбитого грузовика, серые фигуры саперов — это здесь, рядом. А дальше? Дальше то же самое: развалины, пожарища, переполненные госпитали, кричащие от боли раненые… и трупы, трупы повсюду — в солдатских безыменных могилах, в развалинах уничтоженных с воздуха поселков, на дорогах, в болотах… И это его родина, его солнечная Гватемала! Ведь двух недель не прошло с того дня, когда он увидел Джоанну на залитой утренним солнцем улице Коатльтенанго, когда они сидели в его комнатке и пили тепловатое шампанское, не прошло ведь и двух недель, а сейчас он едет к ней с таким известием…

Что он ей скажет? Какими словами сможет он объяснить ей, что у них нет уже ни счастья, ни родины — ничего, кроме изгнания, кроме скитаний по чужим странам, чужим порогам…

— Можете ехать, мой сублейтенант, — сказал подошедший сапер. — Поезжайте, только осторожнее на мосту — настил временный.

Мигель молча кивнул, глотая ставший в горле комок, и нажал на стартер.»

Впрочем, так, разумеется, нельзя являться к Джоанне… Если ты не можешь дать ей никакого утешения, никакой поддержки в такую минуту, то лучше уж сразу крутни руль в сторону и катись в болото вместе с разбитой машиной или расстегни кобуру и израсходуй на себя один патрон. А самое правильное, если у тебя нет ничего, кроме таких мыслей, не нужно было соглашаться на предложение Ортиса. Нужно было вернуться в батальон и драться до последнего, несмотря ни на какие перемирия, подписанные предателями. Ты не сделал этого, потому что Ортис был прав, потому что настоящая любовь к родине проявляется не тем, чтобы истерически умереть именно в тот момент, когда это легче всего…

Легкий туман окончательно рассеялся, когда Мигель свернул с шоссе перед фанерным указателем «П.Г.IХ». Несколько брезентовых палаток и барак гофрированного железа с намалеванным на крыше красным крестом прятались в чаще банановых деревьев. Вышедшая из барака сестра вопросительно глянула на Мигеля. Тот поднес руку к каске.

— Простите, вы мне не скажете, где найти сестру Асеведо?

— А, вы за Хуанитой… — кивнула сестра. — Ступайте вон в ту палатку, видите, где свалены ящики? Входите смело, там сейчас никого нет, кроме нее.

Он поблагодарил и, подойдя к указанной палатке, откинул брезентовое полотнище.

— Мигель! — вскрикнула Джоанна, бросаясь навстречу. — Ты здесь, милый, я почему-то так о тебе тревожилась… О милый!..

Она прижалась к нему, смеясь и плача от счастья, слишком обрадованная его появлением, чтобы спросить о причине неожиданного приезда.

— Я так беспокоилась, так тревожилась… Не знаю, мне что-то приснилось…

Мигель, довольный тем, что в полутьме палатки она не видит его лица, молча целовал ее пальцы, волосы, ее мокрые от слез ресницы.