Джоанна Аларика

Можно думать о Мигеле. Раньше нельзя было, а теперь можно. Обреченные на смерть имеют право думать о мертвых, не ощущая при этом никакой вины. Пока ты живешь, ты виновата перед ним уже самим фактом своего существования, а когда этот факт на твоих глазах превращается в фикцию, тогда совсем другое дело. Тогда ты можешь думать о нем и говорить с ним, как равная с равным.

Я рада за тебя, Мигель, милый. Будь ты сейчас здесь — тебе было бы очень, очень тяжело. Тяжело вдвойне, за себя и за меня. А так… Я надеюсь, что тебе не было очень больно. У тебя не болела голова, тебе не хотелось пить. Ты не видел перед собой этих раскаленных добела стен. Их ведь видно даже с закрытыми глазами, сквозь веки. Она такая тонкая — кожа человеческих век, она должна была бы быть светонепроницаемой, как черная бумага от фотопленки. Я так за тебя рада, мой Мигелито! Надеюсь, тебе было не очень больно — прошло ведь всего две-три минуты…

Я не выполнила твою волю, но ты же знаешь: я делала все, что могла. Конечно, не нужно было идти в лавку, но человек забывает об осторожности, когда ему так хочется есть. Мне тогда очень хотелось есть. Сейчас тоже. Почти так же, как и пить. Но теперь это ненадолго. Здесь все время умирают, каждый по-своему. Лучше всего умирают крестьяне, ладинос. Они просто ложатся и умирают молча. А та женщина, — кажется, жена какого-то муниципального советника, — она умирала плохо. Долго и плохо. Умирать нужно учиться у простых людей, это я поняла еще в госпитале. Я постараюсь умереть так, чтобы тебе не было стыдно за меня, мой любимый…

Да, скоро мы увидимся. «Услышишь, как роют могилу рядом с тобою, уснула другая и в мертвый вступает град. Я подожду, пока меня не засыплют землею, и будем мы говорить хоть вечность подряд…» [66]Порознь нам все равно не быть. Где ты, Кай, — там и я, Кайя…

Вечером к ней подобрался паренек в комбинезоне, когда-то замасленном, а сейчас просто невероятно грязном и рваном.

— Ола, чика, — общительно сказал он, присев рядом. — Ну как? Лучше сейчас? Днем у тебя вид был поганый, я уж думал, ты не дотянешь.

— Сейчас лучше, спасибо… — Джоанна едва шевельнула губами.

— Ну, это хорошо. А я уж думал, ты загнешься. Ничего, ночью здесь жить можно, до утра надышимся на весь день. Воды вот только маловато, а так ничего. Слушай, тебя за что взяли? Ты чем вообще занимаешься? Занималась, я хочу сказать.

Джоанна слабо улыбнулась: поправка была существенной.

— Я была журналисткой. А взяли меня за одну статью.

— А, ну за это не расстреляют. Подержат и выпустят, ты не вешай нос. Знаешь, я все равно отсюда сбегу, так, может, у тебя есть кто из родичей, ну, или там знакомых — похлопотать, — так я передам. А то ведь теперь как бывает — возьмут человека, и никто не знает, что с ним. Может, твои думают, что тебя пума сожрала, а ты тут сидишь…

Джоанна качнула головой — едва заметным движением, чтобы не разбередить немного притихшую боль.

— Спасибо, но у меня никого нет, кто мог бы хлопотать. А вы… вы думаете, это возможно — бежать? Как же отсюда убежишь? Такие стены…

— Ты-то не убежишь, ясно, для этого нужно быть мужчиной, — отозвался паренек не без гордости. Потом он понизил голос: — У меня есть нож! Настоящий кинжал, понимаешь? Мне удалось пронести под мышкой, они дурачье были пьяные, даже не обыскали. Ты понимаешь, это самое главное — неожиданность… Они уверены, что ни у кого нету оружия, и поэтому не боятся. На допрос иногда ведет один конвоир, а идти нужно целый километр, до старых казарм. С ножом я свободный человек… Пускай только поведут! А не вызовут, так я сам напрошусь, скажу, что знаю важное. Это ерунда, лишь бы вот только один конвоир…

Парнишка задумчиво вздохнул, почесал босую пятку об асфальт, потом посмотрел на девушку.

— Так ты говоришь, против них писала… Я так и думал, что ты из таких. Из политиков.

— Какой я политик! — тихо отозвалась она. — А вас за что арестовали? Просто так?

Паренек обиделся.

— Просто так! Много ты меня знаешь. Я, может, такого им наделал… Только они-то не знают, ясно. А то бы сразу к стенке! Взяли по подозрению, понимаешь? Ну ничего, пока разберутся, я уйду. Вообще-то можно и с двумя конвоирами справиться, если быстро действовать… Так, чтобы совсем неожиданно, понимаешь?

— Вас уже водили на допрос? — помолчав, спросила Джоанна.

— Нет, я тут недавно. Тут иногда по две недели не вызывают, вот что плохо. Я у тех расспрашивал, кого водили.

— А на этих допросах… не бьют?

— Да как когда! Зависит, какое обвинение и кто допрашивает. Ну, а в общем… по настроению. А ты что, боишься?

— Боюсь, — тихо сказала Джоанна.

— Ну, понятно… А ты не бойся, понимаешь? Нужно разозлиться, тогда ничего не страшно. Мне вот при аресте здорово всыпали, а я так разозлился, почти ничего и не почувствовал! Ну, почувствовал, конечно… Но не так, чтобы уж очень. Я теперь ничего не боюсь.