Джоанна Аларика

— Собственно, я пригласил вас, сеньора, для того… — рассеянно сказал он, листая исписанные карандашом странички, — чтобы побеседовать об этой вашей работе… К сожалению, она не окончена, м-м-да… Но начало мне понравилось, совершенно серьезно. Вы хорошо пишете, сеньора… горячо и от души, не говорю уже о стиле и прочем. Так что примите мои поздравления. Другой вопрос, можно ли согласиться с направляющей идеей вашей статьи… Я, естественно, не могу. Да и вы сами не согласитесь, когда лучше подумаете…

— Капитан, не нужно, — поморщилась Джоанна. — Я ведь не ребенок, чтобы разговаривать со мной таким тоном.

Следователь вскинул брови.

— Каким тоном, сеньора? Тоном благоразумия? Прошу учесть, что только в таком тоне мы сможем довести наш разговор до… благополучного конца. Меня удивляет, что вы этого не понимаете.

Он свернул тетрадь в трубку и похлопал ею по краю стола, испытующе глядя на Джоанну.

— Я говорю с вами, как с умной женщиной. И как с женщиной, затруднительное положение которой я хотел бы облегчить в пределах возможного. Понимаете? Давайте-ка взвесим факты, сеньора. Вы не скрываете, что хотели покинуть страну…

— С каких пор это стало считаться пунктом обвинения?

— …чтобы вести из-за границы антиправительственную пропаганду. Как доказательство последнего, при аресте у вас обнаруживают черновик такой статьи. Судите сами, сеньора: как должны отнестись к вам законные власти?

— Законных властей в Гватемале нет, капитан, вы знаете это не хуже меня. А что касается вашего ко мне отношения, то я удивляюсь, почему меня не расстреляли сразу после ареста. Скажите прямо, чего вы от меня хотите?

— Браво, сеньора, вы начинаете разговаривать по-деловому! Хочу я от вас совсем немногого: чтобы вы выступили в печати, рассказали о своих прежних взглядах, о своем желании эмигрировать — и следом разъяснили, почему и в силу каких причин вы изменили свою точку зрения на происходящее в Гватемале. Скажем, вы можете написать, что вам — уже, так сказать, «пост фактум» — стали известны некоторые обстоятельства, неопровержимо доказывающие, что правительство Арбенса руководствовалось в своей политике целями, чуждыми национальным интересам нашей страны… Затем, что вы получили возможность убедиться в демократичности нынешнего правительства и так далее…

— О да, в этой демократичности меня уже убедили. Более чем наглядно, капитан.

— Без иронии, сеньора, прошу вас! — вскипел следователь. — Не забывайте, где вы находитесь! В серьезном разговоре нет места шуткам!

— Я не шучу, капитан!

— Тем хуже для вас, сеньора! Тем хуже для вас! Я хотел дать вам…

Дверь отворилась, в комнату заглянул какой-то военный, сделав знак следователю.

— Капитан, на минутку…

Тот встал.

— Я сейчас вернусь, сеньора. Подумайте хорошо над тем, что я вам сказал. Боюсь, что вы не совсем ясно представляете себе свое положение. Если вы согласитесь оказать нам маленькую услугу, о которой я говорил, то вам будет предоставлен выбор: или сотрудничать в любой из столичных газет, или свободно уехать за границу. В противном случае…

Он развел руками и вышел из комнаты.

Джоанна до боли стиснула переплетенные пальцы и закрыла глаза. Уйти из этой комнаты. Снова оказаться на свободе. На свободе! Ты понимаешь, что значит это слово — «свобода»? Веселая сутолока вокзалов и аэропортов, соленый океанский ветер на пристанях и отражение неоновых огней в мокром асфальте, толчея у театральных касс и тихие лавочки букинистов, прерии, кружащиеся за окном вагона, и вписанные в бетон городские скверики — все это для тех, кто свободен… И это может опять стать твоим, только скажи «да». Это ведь совсем просто, слышишь, Джоанна Аларика! Скажи «да», напиши эту статью и езжай за границу. А потом? Прийти к друзьям Мигеля и сказать им, что ты изменила ему и им всем, что купила свободу ценой предательства, для того чтобы получить возможность работать для Гватемалы…

Где-то за окном завели патефон — мяукающим голосом пел Фрэнк Синатра: «Как насчет поцелуйчика, Цецилия?» В соседней комнате, судя по доносившимся восклицаниям, играли в карты. На столе жужжал туманный диск вентилятора, через каждые пятнадцать секунд обдавая ее лицо струей прохладного воздуха. Нет, Мигель, я обещала, что никогда не заставлю тебя стыдиться своей жены…

Это, наверное, будет очень страшно и, наверное, очень больно — как раз в самый последний момент. Только недолго. Хорошо, если бы сразу, чтобы вообще ничего не почувствовать. Говорят, иногда первая же пуля попадает прямо в сердце, и тогда человек ничего не чувствует…

Джоанне стало вдруг очень холодно — возможно, от вентилятора. И пересохло во рту. Встав, она налила себе стакан воды из стоящего на столе графина. Зубы ее стучали о край стакана, как в лихорадке. Обычно вода успокаивает. Нужно сделать так, чтобы капитан ничего не заметил… Хорошо, что стол — можно спрятать руки, зажать их между колен. Колени тоже дрожат, но из-за стола их не видно. Главное, чтобы капитан ничего не заметил, а потом… Наверное, это будет сразу… Не может быть, чтобы…