Джои

Сначала, когда отец жил ещё с нами, я этого не замечала. Мама часто была дома и почти всегда ходила с бокалом в руке, но я не придавала этому значение. Когда отец уходил на работу, её часто навещали подруги. Она закрывалась с ними в комнате, а меня отправляла на улицу. Когда я приходила домой она уже спала в бессознательном состоянии. С отцом они постоянно ссорились, и он частенько поднимал на неё руку в порывах гнев. Я бросалась заступаться за маму, за что мне частенько прилетало тоже. Потом началась война с Германией, и мать осталась одна. Ей пришлось устроиться на работу, на фабрику, швеёй-мотористкой за 22 доллара. Уходила она рано, а возвращалась уже затемно и сразу валилась спать, даже не поужинав, так что все домашние работы перешли на меня.

Проработала она там чуть больше года и всё это время не притрагивалась к спиртному, за то постоянно нюхала, насыпая себе на ноготь, купленный в аптеке героин.

Весной 1918 года началась эпидемия "Испанки". Смертельная болезнь, которая выкашивала на удивление здоровых и сильных людей. Люди старались не выходить по возможности на улицы, плюс ко всему начались повальные забастовки.

Многие социалисты, принявшие партию Ленина, подбивали рабочих к мировой революции. Из-за всего этого начались перебои с оплатой труда и денег катастрофически не хватало, мать вновь начала пить, а я стала частой гостьей на ужинах у Джои, так как у нас есть было нечего.

К концу 1918 года, а точнее в сентябре, когда солдаты начали возвращаться с фронта, а от отца по-прежнему не было известий, началась вторая волна эпидемии, мать как будто искала смерти, по нескольку дней пропадая неизвестно где.

Она уже не расхаживая по дому с бокалом вина и ночном платье, а хлопнув дверью исчезала за порогом. Иногда возвращалась с деньгами, иногда с продуктами из магазина, но зачастую просто грязная, обгадившаяся и пьяная.

Однажды её не было больше недели, и я обратилась в полицию. Все полицейские ходили в ватно-марлевых повязках и готовы были прийти на помощь к любому, кто об этом попросит. Всех, кто умирал от испанки дома или в больницах заносили в специальный реестр, висящий длинным списком на двери в полицейский участок. Я боялась худшего, но её имени там не было.

Полицейский услышав, что мать пьёт и употребляет героин, ответил, что слишком занят разбоями и трупами, нежели поиском какой-то наркоманки и посоветовал поискать её по борделям.

Несмотря на то, что проституция официально была запрещена, владельцы борделей отделывались всего лишь штрафом, а учитывая рост преступности и количество вернувшихся с войны, изголодавшихся мужчин, этот бизнес был довольно популярен, вопреки всем введённым на него ограничениям и гуляющей по стране опасности от смертельного вируса.

Я не могла поверить, что моя мама может быть в борделе, но всё же решила проверить.

Это был джаз клуб "Оазис" находившийся через дорогу от дворца кино, где собирался весь народ с ближайших районов, куда частенько ходила и я вместе с Джои и Роном.

Тогда, днем, эти улицы были наполнены добровольцами из красного креста, полицейскими в ватно-марлевых повязках и похоронными процессиями, следующими по дорогам почти друг за другом, а ночью бандитами и толпами желающих весело провести вечер.

До вечернего показа было ещё несколько часов, так что клуб был почти что пуст. Никаких специальных ограничений на время эпидемии предусмотрено не было. Я прошла сквозь зал, между столиками в небольшую дверь, возле полукруглой сцены, где внутри, почти у самых гардин играл оркестр, а на самой сцене танцевали две полуобнажённые женщины.

– Куда направилась? – Остановил меня толстый охранник, стоявший возле этой двери.

– Я ищу свою маму. Её нет дома уже больше недели, мне сказали, что она может быть здесь. – Ответила я, собираясь во что бы то ни стало пройти внутрь и убедиться, что её там нет. Охранник кивнул, приглашая пройти за ним. Я зашла внутрь технического коридора, где в конце было несколько комнат, закрытых красной занавеской, из которых раздавались звуки полового акта. Из одной из них вышел солдат в военной форме, застёгивая на ходу ремень. Он прошел мимо и бросив на меня свой сальный, изучающий взгляд, направился к черному входу, дверь которого была открыта настежь. Возле черного входа толпились люди и как только солдат вышел, человек в черной шляпе, забрал у одного из толпы четвертак и запустил в коридор.

Я с охранником подошла к проему, и он одним движением распахнул занавеску. На кушетке, с раздвинутыми ногами, в готовности работать как конвейер, лежала еле живая от опьянения женщина. Она была в одной, сбившейся к поясу юбке на голое тело, в ожидании очередного клиента, который только что отдал за неё четвертак человеку в шляпе. Женщина что-то пробормотала и подняв голову и посмотрела на меня.

– Она? – спросил охранник.

Я не в силах, что-либо ответить из-за удушливого комка, подступившего к горлу, отрицательно покачала головой, не в силах выдержать такого позора и стараясь сдержать хлынувшие на глаза слёзы, убежала прочь

4