Слова были буквами на голубоватом экране, они двигались, не позволяя себя остановить, задержать.
Я встряхнул головой. Подняться с кресла оказалось непросто: ноги затекли от неудобной позы. Вышел, заглянул опять посмотреть на студента. Тот умиротворенно сопел, подходить к нему не имело смысла.
Опять дал знать о себе желудок, заставил мысль сдвинуться хоть куда-то. В холодильнике не осталось даже куска ветчины, и в хлебнице последняя черная горбушка. Я достал пакет майонеза, тоже почти пустой, выдавил остаток на зачерствелый кусок — лишь раздразнил чувство голода. Еще раз подумал, что надо все-таки сходить в магазин, ненадолго парня можно оставить одного. Но что с ним делать, когда он придет в себя? Нет даже машины, чтобы отвезти его домой.
Странно, что я раньше не вспомнил в тот день о Евгении Львовиче. Вот кому надо было сразу позвонить, сказать, что его рыжий подопечный застрял у меня. Без подробностей. Ректор может приехать, распорядится, сам даже отвезет домой, у него машина, адрес он знает. Не пришло в голову.
Я раскрыл телефонную книжку, нашел университетский номер. Евгения Львовича нет и сегодня уже не будет, сообщил прелестный голос. Я эту секретаршу знал, голос удивительно не соответствовал внешности: сухощавая, с усиками над губой. Нет, передать я ничего не хотел. Домашний номер у меня тоже имелся. «Вы звоните по телефону.» — отозвался голос Монина. Автоответчик. Нашелся в книжке и номер мобильника, набрал цифры. На этот раз откликнулась автоматическая женщина. Абонент вне зоны доступа. Где его можно искать еще, на ум не приходило. (А ведь ректор толковал что- то насчет Лондона, парню надо было непременно туда, и, помнится, даже срочно. Такая была спешка. Поинтересовался бы, что с ним, почему никаких новостей, ни слова. Забыл.)
Некоторое время я еще посидел без мыслей.
Вдруг вспомнил о реферате, который этот рыжий вытащил из-за спины, когда я повел его в ванную. Не там ли он и остался? Заглянул: мятые листки действительно валялись на кафельном полу, упали с узкой боковой полки. Один уголок был, видно, слегка подмочен, уже подсох, испачканные кровью пальцы оставили на бумаге образцы дактилоскопии, кровь тоже подсохла, потемнела.
Я вернулся к себе в кабинет. Солнце, оказывается, успело сдвинуться, заоконное сияние гасилось башней напротив. Понадобилось включить настольную лампу. Новый абажур для нее собственноручно смастерила незадолго перед отъездом Наташа, очень удачно подобрала материю от сломанного зонтика. Теплый золотистый свет был успокаивающим, ласковым, как ее присутствие. Я надел очки, развернул сложенные вдвое листы — хоть чем- то займу время.
Текст начинался сразу, без заголовка, без абзаца, с краю.