Джокер старого сыскаря

Ветер стих. Метель улеглась рядом с неподвижно черневшими на снегу тулупами, хранившими последнее тепло стариковских тел. Выкатившаяся луна заливала окрестности ровным, но тоже неживым синюшным светом. Обойдя трупы стороной, бандиты чуть ли не бегом стали удаляться от места страшного преступления. У крайних домов их снова учуяла собака. На этот раз её было видно. Большая и косматая, она выпрыгнула из стоявших у палисадника саней с поднятыми вверх оглоблями. С хриплым лаем бросившись навстречу незнакомым людям, пёс вдруг остановился, сел на снег и, задрав голову, выпустил из глотки душераздирающий вой. Потом взвыл ещё и ещё… Громко, горестно, призывно, нагоняя оторопь на всякого, кто его слышал в этот час. А его слышали… И не только Катя Лапушка с Кнутом и Валетом.

Бандиты выбивались из сил. Разгорячённые, потные от страха и напряжения, Кнут и Валет тащили тяжёлую сумку с иконами, ухватив её за прочные лямки. Лапушка с трудом поспевала за ними, спотыкаясь о наметённые косицы снега. За всё время никто не проронил ни слова. Молча погрузились в машину, молча тронулись в обратный путь. Забыли и про радио. Застоявшийся, охочий до бездорожья «Хантер» с удовольствием прорывался через сугробы, обоими мостами заставляя работать свои широкие колёса, обутые в добротную зимнюю резину. Нигде ни разу не забуксовав, сходу проскочили вброд Каменку и, не сбавляя скорость, пересекли поперёк узкую, но длинную, вытянувшуюся километра на два вдоль реки деревню Кочкари. Дальше дорога снова пошла сквозь глухую ночную тайгу.

Зависшее в машине гнетущее безголосье стало невыносимо. Оно обволакивало и давило на грудь, на уши…

– Не судите меня строго, мальчики, – уже как всегда спокойный и ровный, немного нараспев, голос Кати сорвал удушливую пелену молчания. – Мы не воровали иконы, мы всего-навсего спасали культурные ценности. Они должны радовать цивилизованных людей, а не гнить в захолустных церквушках. Это же, прежде всего, произведения искусства, а потом уже ритуальные принадлежности. Разве не так? И нечего было этим старпёрам лезть под руку. Или вы предпочли бы увидеть перед собой весь скитский сброд? А я вот… – Лапушка на мгновение запнулась, – не захотела. И за решётку из-за них не хочу. Валя, ты хочешь за решётку? И Кнут тоже не хочет, я знаю. Правда ведь, Женечка?

Катя говорила и говорила, стараясь потоком слов заглушить непривычное для неё леденящее чувство страха.

– Заткнись, шмара, пока я тебя не урыл[29] прям здесь, – бесцеремонно оборвал Лапушку Кнут.

– Зачем так грубо, Женя? Это тебе не идёт. Нам ссориться ни к чему, мы теперь одной верёвочкой повязаны.

– Ты меня ещё тачковать[30] будешь?

Могучий корпус взбешённого Кнута как пружиной развернуло к сидевшей на заднем сиденье Кате. Он сгрёб в кулак её куртку у самого горла и тряхнул с такой силой, что девушка чуть было не закричала. Только впившись длинными ногтями в руку обидчика, Лапушка освободилась от его страшной хватки и скользнула в дальний угол сиденья.

– Валет, ты почему молчишь? – выкрикнула Катя, поправляя скомканную куртку. – Может, я и у тебя виновата?

Глорин не ответил. Он сосредоточенно вёл машину и, казалось, не обращал внимания на то, что происходит в салоне. А Кнут не унимался:

– Хочешь свою мокруху мне на шею повесить? – снова повернувшись к Лапушке и жутко ощерившись, спросил он. – Беспредельщица, тварь! Стариков она испугалась…

– А тебе их жалко, да? Как же! Беззащитные, безобидные! Да они у меня вот здесь сидят, все эти отжившие поползни, – прорвало Лапушку. Она провела большим пальцем по горлу, в упор глядя на Кнута. – Понял, Женечка? Ты не отворачивайся, не отворачивайся, если уж сам начал. И знай, что человек должен жить ровно столько, на сколько у него хватит сил работать и приносить пользу близким. А не путаться под ногами у молодых до ста лет. Старичьё ведь не живёт. Нет! Не живёт, пойми ты. Старичьё существует, мучается и другим нормально жить не даёт. Мне деда моего хватило под завязку, ни дна бы ему ни покрышки. Папочка сердобольный променял на него нашу с мамой любовь. Видите ли, грешно было сдать старикашку в дом престарелых при живом-то сыне. Люди осудят! Боженька накажет! Ну и что? Через полтора года дедон загнулся, а семьи-то уже и нет. Тю-тю! – Катя в изнеможении откинулась на спинку сиденья.

– Последний раз говорю тебе: заткнись! – Кнут снова угрожающе повернулся к Лапушке. – Всё, не трогай меня. Не трогай!.. – Он распахнул полы куртки и сдёрнул с головы вязаную спортивную шапку, вытер ею лицо и голову.

Глорин по-прежнему молчал. Ни слова больше не проронила и Лапушка. Кнут тоже затих. Уставший от борьбы с сугробами «Хантер» вскоре выбрался на широкую асфальтированную дорогу, которая вела к городу, и бойко покатил по ней, навёрстывая упущенное в тайге время. Горизонт впереди стал постепенно светлеть и наконец обозначился длинной полосой огней.