Джокертаунская комбинация

– Я понятия не имею, ни что его питает, ни как он работает, – продолжил он. Я проверил датчики, и он дает энергию, много и постоянно. С этой энергией я могу запитать все западное крыло. У нас будут свет, тепло и электричество.

Здесь он остановился, впервые заметив присутствие Прайма.

Прайм махнул рукой в сторону драпировок.

– Маленький подарок от нас губернатору, – сказал ему Прайм. – Первая выписка по авторскому гонорару. Предложение Блоута, адресованное мне и другим джамперам, отлично сработало. – Он дернул драпировку, и грязный брезент осел на пол. Все джокеры ахнули. Это было прекрасно. Гораздо более впечатляюще, чем репродукции, которые я видел в учебниках по истории искусств или на постерах, что я бывало вешал в своей комнате. Картина – триптих – была высотой в пять футов, и шириной, наверное, в четыре, ее обрамляла богатая деревянная рама. По центру располагалась сцена снятия тела Христова с креста, но что я действительно жаждал увидеть, так это внутренние панели. Я махнул рукой в сторону Арахиса и Элмо, велев им побыстрее открыть их.

Они распахнули внешние панели, открыв великолепный фантастический пейзаж внутри. По залу прошла рябь восхищения и удивления.

– «Искушение святого Антония». Иероним Босх, – сказал я для тех, кто не знал этой работы, – ранее картина хранилась в Национальном музее античного искусства в Лиссабоне, теперь – исключительно достояние Рокса.

Я хохотнул, громко и протяжно. Это было действительно блестяще. Босх не знал этого, но он писал мир после посещения дикой карты задолго до ее пришествия. Я часто задавался вопросом, была ли это вспышка предвидения? – Никто другой в его время не делал ничего подобного. Я могу вообразить, что это – мой Рокс. Это будет мир чудес, блистательное видение.

Вы знаете Босха, не так ли? В его голове царили гротескные образы, его кисть рождала целый ряд деформированных, измененных и мучимых человеческих форм, воображение его было переполнено всеми демонами ада и кумирами суеверного мира – так, по крайней мере, говорили мне мои учителя.

В центре искривленного средневекового пейзажа играли образы Босха. Джокеры. Они скакали везде, куда ни кинешь взгляд. Триптих представлял собой торжество духа джокеров: демоны с лисьими головами, водяные верхом на летающих рыбах, другая рыба, ползущая по дороге, на спине ее – замок, пингвин, скользящий на коньках, жукоголовый мужчина в красном плаще, другой – с травой, выросшей на спине, полуголая женщина с хвостом ящерицы, человек-жаба, человек-обезьяна – сотни их, мятущихся в темном, бурном мире.

Словно мой Рокс. Словно тот Рокс, который я вижу в своих снах.

Рокс, который я построю, если они позволят мне.

Кафка смотрел на картину, как и прочие – завороженно. Джокер, которого мы прозвали Абажур, засветился, он устремил свой светящийся взгляд на триптих, так что тот стоял, залитый сияющим светом. Джокеры, купающиеся в золотом кляре.

Я весело рассмеялся.

– Мы нашли способ заставить Комбинат платить за нас. – Джокеры рассмеялись, услышав словечко, которое КейСи использовала, чтобы называть правящие структуры натуралов. – Они хорошо заплатят за то, чтоб оставаться в своих собственных маленьких телах. Достаточно хорошо.

На какое-то мгновение, глядя на «Искушение», я забыл о трагедиях в Нью-Йорке. Я забыл презрение Прайма и Блеза к джокерам и к моим мечтам. Я забыл о длительной агонии джокеров внутри моей Стены.

Я забыл обо всем этом.

– Рокс получил покровителей. Людей, занимающих высокие посты. Людей с деньгами. С большими деньгами. Никто больше не будет голодать здесь.

Я снова рассмеялся, и джокеры смеялись со мной. Джокеры на картине Босха танцевали в знак солидарности.

Есть моменты, когда жизнь – дерьмо.

В день, когда Прайм доставил Босха, Блез совершил нечто, во что я до сих пор не могу поверить.

Одним ужасным ударом он забрал Келли и ранил человека, который всегда помогал джокерам. То, что Блез сделал с Келли, – несправедливо. Несправедливо ни по отношению к ней, ни по отношению к Тахиону. Я слышал, как Блез привез Тахиона на Рокс. Я слышал, и я ничего не мог сделать: большинство джокеров больше не верило Тахиону, после того как он предал Хартмана. И все же…

Меня тошнит – выворачивает наизнанку всего, – когда я слышу боль Тахиона. Хуже. Я не могу отрешиться от нее, как я делаю с некоторыми другими голосами. Я почувствовал ее сразу, как только они миновали стену. Может быть, из-за моего увлечения Келли, может быть, это были отголоски телепатии Тахиона, но мы связаны.

Он звучит в моей голове так громко. И причиняет такую боль…

Горящее небо, молю, помоги мне…

Она причиняет такую боль. Она заставляет меня страдать.

Я был в ярости, хотя некоторые джокеры смеялись, услышав об этом. Я послал к Блезу Арахиса с посланием, в котором требовал вернуть Тахиона в его тело. Я сказал ему, что понимаю: у Блеза могут быть причины желать зла Тахиону, но доктор сделал для джокеров больше, чем кто бы то ни было. За это, сказал я, хочу, чтобы Тахиона освободили немедленно. Блез отомстил: он показал, насколько силен. Так пусть Тахион уйдет.

Я губернатор. Не так ли?