Джон Фицджеральд Кеннеди

Долгие и напряженные дебаты по вопросу о том, как реагировать на события на Кубе, начались на утреннем совещании 16 октября в зале заседаний кабинета министров, где президент ожидал членов комитета в компании своей маленькой дочери Каролины. Когда девочку забрали, совещание началось — начались две самые мучительные, и, возможно, самые важные недели двадцатого столетия [370].

Первым было принято решение снова провести аэрофотосъемку с борта самолетов Локхид У-2, чтобы уточнить количество находящихся на Кубе советских ракет. Но самым показательным на первом заседании было выступление государственного секретаря Раска, который так охарактеризовал стоящую перед собравшимися дилемму: „Это, безусловно, очень серьезный поворот событий. Никто из нас не ожидал, что Советы зайдут так далеко… Теперь я уверен, что мы должны предпринять все возможное, чтобы уничтожить эту базу… Тогда возникает вопрос, будем ли мы наносить внезапный удар, не объявляя предварительно наших намерений, или же мы доведем кризис до точки, когда второй стороне придется очень серьезно подумать об отказе от своей позиции“ [371]. Предложенные Раском варианты действий определили подходы администрации к данному кризису.

Первой инстинктивной реакцией на произошедшее со стороны почти всех членов комитета, включая президента, было желание ликвидировать все советские ракеты молниеносным ударом с воздуха. Однако вскоре Кеннеди засомневался в эффективности такой операции „Допустим, мы избавимся от этих ракетных баз“, — сказал он. — „Ну, так они создадут новые. Они вполне могут доставлять ракеты на подлодках или как-нибудь еще. Я не уверен, что мы сможем продолжать наши массированные воздушные удары“ [372]. Роберт Кеннеди подлил масла в огонь президентских сомнений, упомянув такие сопутствующие военным действиям факторы, как многочисленные людские жертвы, повышение политической напряженности в западном полушарии, а также вероятность того, что русские могут ответить обострением конфликта. Вопреки этим сомнениям, почти все считали неизбежным сценарий с нанесением удара с воздуха по ракетным базам, за которым должна последовать оккупация Кубы и свержение правительства Кастро. Президент закончил совещание словами: „Мы, безусловно, … уберем оттуда эти ракеты“ [373].

Прошло три дня, и к 19 октября идея блокады обрела более четкие очертания. Некоторые члены комитета рассматривали ее как меру, дополняющую налеты авиации; другие, отвергая перспективу полномасштабных военных действий, считали, что введение блокады должно предшествовать переговорам с Хрущевым. При этом информация о нахождении на Кубе советских ракет держалась в глубочайшей тайне, и, как это ни странно, действительно не просочилась в прессу. Однако вопрос о том, как долго еще можно будет хранить происходящее в секрете, оставался открытым. Военные специалисты продолжали настаивать на быстром воздушном ударе. Кеннеди по-прежнему волновали возможные последствия, прежде всего, ответные действия советских войск в Берлине. „Они же не будут просто сидеть и смотреть, как мы уничтожаем их ракеты и убиваем массу русских“, — предупреждал он [374].

Большинство членов кабинета не видели реальной альтернативы воздушным налетам и другим активным военным действиям против Кубы. После того, как президент покинул зал заседаний, генералы, не подозревая, что их разговоры записываются, стали выражать сомнения в готовности Кеннеди принять необходимые, с их точки зрения, меры для разрешения кризиса. „Нечего возиться, обстреливая сначала стартовые площадки для запуска ракет, а потом зенитные установки. Надо послать туда самолеты и уничтожить всю эту чертову дрянь, которая мешает нам делать нашу работу“, — сердито заявил командующий морской пехотой Дэвид Шуп. Начальник штаба армии США Эрл Уилер раздраженно констатировал: „Мне совершенно ясно, что…[он предпочитает] военным действиям действия политические, то есть блокаду“. Военных больше всего выводило из себя употребляемое Кеннеди слово „эскалация“, которое, как они считали, отражало частичность планируемых действий. „В этом вся проблема“, — сказал Шуп. — Завяжешься с этими ракетами — считай, что подставился» [375]. Генералы не знали, что Кеннеди и сам снова склонялся к мысли отказаться от варианта с блокадой в пользу внезапного нападения с воздуха. В это же время Роберт Кеннеди искал другие пути выхода из ситуации. Ему не нравился вариант внезапного удара, который мог вызвать ассоциации с Перл-Харбором и, по его словам, «шел вразрез с нашими традициями» [376]. Он осторожно продвигал другой план, согласно которому Хрущев получал возможность изменить собственный курс действий. Тем временем президент вернулся к избирательной кампании, намереваясь не отступать от намеченного графика поездок и тем самым выиграть время для размышлений, пока другие члены комитета обсуждают дальнейшие шаги [377].