Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12

Мистер Босенгейт посмотрел туда, где во главе стола, в белом жилете, неприступный в своем аристократизме, восседал Джентльмен Лис. Он кротко произнес:

— Я буду очень рад услышать мнение господ присяжных.

Наступило короткое молчание, после чего аптекарь сказал:

— У него, вероятно, то, что называется клайстрофобией.

— Что за чепуха! Парень просто увиливает, вот и все! Соскучился по жене — хорошенькая причина! По-моему, это просто непристойно!

Это сказал тот самый маленький человечек с жесткими волосами; мистер Босенгейт вскипел. Какой невежа! Он ухватился обеими руками за край стола.

— Мне кажется, это вполне естественно! — пробормотал он. Но не успели слова сорваться с его губ, как он почувствовал ужас: «Что он сказал, он, без пяти минут полковник Добровольческого корпуса, одобряет такой антипатриотизм!» И услышав, как коммивояжер вполголоса поддержал его: «Правильно!» — сильно покраснел.

Человек с жесткими волосами грубо сказал:

— Слишком много развелось этих негодяев, которые увиливают, и с ними слишком уж много нянчатся!

Смятение в душе мистера Босенгейта росло. Он произнес ледяным тоном:

— Я буду голосовать против всякого вердикта, по которому этого человека снова посадят в тюрьму.

Все сидевшие за столом вздрогнули, словно уже представили себе, что наступило время завтракать, а они все еще заседают. Потом высокий седой человек, имевший привычку подмигивать, сказал:

— Ну что вы, сэр, и это после того, что говорил судья! Что вы! А ваше мнение, господин старшина?

Джентльмен Лис, с видом человека, который хочет сказать: «Это замечательный товар, но я вам его не навязываю», — ответил:

— Нам следует учитывать только факты. Пытался он лишить себя жизни или нет?

— Ну, конечно, он сам это признал, — услышал мистер Босенгейт голос человека с жесткими волосами, и он один не присоединился к согласному хору голосов. Виновен? Да, конечно. Не признать это просто невозможно, но все его существо протестовало против того, чтобы предоставить этого «бедного малого» милосердию английского правосудия. Он не мог заставить себя согласиться с этим невежей да и со всей этой разношерстной компанией. Он почувствовал желание встать и выйти, бросив на ходу: «Делайте, как хотите! Всего хорошего».

— Мне кажется, сэр, — говорил Джентльмен Лис, — что мы все, кроме вас, считаем его виновным. С вашего позволения, я не могу понять, как вы можете отрицать то, что признал сам подсудимый.

Вынужденный защищаться, мистер Босенгейт, покраснев, как рак, засунул руки глубоко в карманы и, глядя прямо перед собой, сказал:

— Хорошо. Тогда вынесем такой вердикт: виновен, но заслуживает снисхождения.

— Как вы считаете, господа, виновен, но заслуживает снисхождения?

— Правильно, правильно! — крикнул коммивояжер, а аптекарь проговорил вполголоса:

— От этого вреда не будет.

— Ну, а я думаю, что будет. На фронте дезертиров расстреливают, а мы хотим отпустить этого парня. Я бы его повесил, как собаку.

Мистер Босенгейт пристально посмотрел на бессердечного человечка с жесткими волосами. Ему хотелось сказать: «Неужели у вас нет никакого сочувствия к людям? Неужели вы не понимаете, как бедняга страдает?» Но сказать это перед десятью посторонними людьми было невозможно; лоб его покрылся испариной, и он взволнованно ударил кулаком по столу. Это сразу же возымело действие. Все посмотрели на человечка с жесткими волосами, как бы говоря: «Да, ты, кажется, далеко зашел». Тот помолчал немного, потом сказал угрюмо:

— Что ж, пусть так, заслуживает снисхождения. Мне наплевать.

— Верно! Все равно на эту оговорку никогда не обращают внимания, сказал седой человек, добродушно подмигивая, и мистер Босенгейт вместе со всеми вернулся в зал суда.

Но самое тяжелое чувство он испытал, когда, сидя на скамье присяжных, еще раз посмотрел на подсудимого. Почему должен этот несчастный так страдать ни за что, ни про что, в то время, как он, мистер Босенгейт, и все остальные — и злобный прокурор, и судья, похожий на Цезаря, — отправятся к своим очагам и женам, веселые, как пчелы в летний день, и, скорее всего, никогда в жизни больше о нем и не вспомнят? Неожиданно до его сознания дошел голос судьи:

— Вы вернетесь в свой полк и приложите усилия к тому, чтобы беззаветно служить своей стране. Вы должны благодарить присяжных за то, что вас не посылают в тюрьму, и милостивую судьбу за то, что вы были не на фронте, когда пытались свершить этот малодушный поступок. Вам повезло: вы остались в живых.

Полисмен потянул солдатика за рукав, и бесцветная фигурка с остановившимся, потухшим взглядом спустилась с возвышения и вышла из зала. Мистеру Босенгейту захотелось перегнуться через перегородку и от всего сердца сказать: «Не унывай! Не унывай! Я тебя понимаю».