Джон Кеннеди

К счастью, теперь стало ясно, на каких условиях это могло закончиться. Ракеты пришлось бы убрать; в свою очередь, Соединенные Штаты согласились бы не вторгаться на Кубу. Они не считали, что именно так все и будет, поэтому уступка была незначительна, но применение ими военной силы, понятно, насторожило Советы; публичный отказ Кеннеди от любого подобного проекта значительно укреплял международные связи. Из сверхсекретных переговоров между Бобби Кеннеди и советским послом также стало ясно, что ракеты «Юпитер» в Турции, стоящие возле советских границ, к чему Хрущев столь часто апеллировал, будут убраны, так как их сравнение с ракетами на Кубе было весьма прозрачным. Администрация Кеннеди была более чем готова пойти на эту уступку, опасаясь, что в противном случае Хрущев предпримет еще какие-нибудь действия против Западного Берлина; кроме того, ракеты были технически устаревшими и должны были быть убраны тем более, чтобы это не побуждало Турцию долго оставлять их в качестве основного оружия. Чувствительность турок следовало по возможности уважать (хотя президент был готов обойти ее своим вниманием, если бы мог, несмотря на то, какой бы вред это ни нанесло доверию Европы к Америке)[227]. К счастью, русские приняли само предложение и необходимость соблюдать секретность. Кеннеди опубликовал свои официальные тезисы 27 октября; Хрущев услышал их по радио на следующий день. Кеннеди сделал публичное заявление, и кризис неожиданно закончился. Ракеты были убраны в течение следующих нескольких недель.

«Он оказался чертовски хорошим игроком в покер, должен сказать», — прокомментировал Линдон Джонсон[228]. Когда Экс-комм собрался 28 октября, чтобы подтвердить поражение русских, все встали, когда в комнату вошел президент: он завоевал свое место в истории[229]. Но не все так думали. 29 октября обрадованный президент счел, что следует задобрить тех начальников штабов, чьи воинствующие советы он столь непреклонно отвергал. Он пригласил их в кабинет, и начальник военно-морского штаба сказал: «Они нас сделали!», а начштаба военно-воздушных сил известный генерал Кертис Ле Мэй опустился на стул и сказал: «Это самое большое поражение в нашей истории, мистер президент… Нам следует сегодня начать вторжение!» Неудивительно, что на следующий день Кеннеди говорил Артуру Шлезингеру, что начштабов были рассержены, и двумя неделями позже заметил Бену Брэдли, своему другу-журналисту, что «первый совет, который я дам своему преемнику, — это наблюдать за генералами и избегать того, чтобы они думали, что их мнения по военным вопросам чего-то стоят только потому, что они являются военными людьми»[230]. Но это было единственным пятном на светлом полотне достижений и надежд. Он позволил себе наконец улыбнуться республиканцам, которые, как только миновала опасность, опять начали атаковать (некоторые даже полагали, что он инициировал этот кризис, чтобы в ноябре выиграть выборы). По крайней мере, он перехватил инициативу у Советского Союза и направил развитие международных отношений по пути, который считал необходимым.