Джон Леннон

На следующее утро Брауэр и Йорк добрались до фермы Кокса, где застали Джона, Йоко, Тони и Мелинде сидящими вокруг стола с таким видом, словно они окаменели. Их глаза были устремлены в никуда. Единственным двигавшимся существом была Киоко с коротким пушком на голове, которая взглянула на незнакомцев и произнесла: «Я — настоящая девочка!» Молодые люди обратили внимание, что дом наполнен странным запахом, напоминавшим запах цветов и благовоний. А когда Мелинде передала им соусник с вязкой черной пастой, они поняли, что это за запах. Когда Брауэр попробовал варево, он так заторчал, что почувствовал, как душа отделяется от тела. Леннон тоже был в странном состоянии, ибо начал произносить речь о необходимости разрушения бессмысленных символов, таких, например, как длинные волосы, не обратив внимания на то, что Брауэр этот символ уже разрушил.

Брауэр сразу заметил, что со времени последней встречи с Ленноном тот сильно переменился. Если раньше для него не существовало ничего, кроме мира во всем мире, то теперь он говорил только о космосе и космическом разуме. Новое, галактическое видение предстоящего фестиваля в Торонто значительно отличалось от того, что изначально задумывал скромный землянин. Несмотря на то, что еще 9 декабря он письменно подтвердил, что часть прибыли должна пойти в фонд защиты мира, сейчас он настаивал на том, чтобы фестиваль проводился бесплатно.

Брауэр и Йорк приуныли, размышляя, во что могут вылиться новые требования капризной звезды, и вдруг на кухне появился новый персонаж... Это был тот самый человек, который совсем недавно грозился их похоронить, — Аллен Кляйн!

"Мы, как полные идиоты, добросовестно выполнили приказание Леннона, — рассказал Брауэр, — и опросили всех, кого только было можно. Люди охотно рассказывали нам о Кляйне, надеясь заслужить благодарность от Леннона. В целом их мнения совпадали: Кляйн был блестящим бизнесменом, который никогда не проигрывал начатого дела, но главным для него всегда было «нарубить побольше капусты» — и если кто-нибудь думал иначе, то был просто сумасшедшим! Само собой разумеется, мы были уверены, что Кляйн никогда ничего не узнает! Однако, едва Кляйн появился, Леннон протянул ему приготовленное нами досье и сказал: «Послушай, Аллен, вот что о тебе думают окружающие. Не хочешь взглянуть?» Мы с Ричи поняли: тут-то нас точно похоронят! Кляйн и глазом не моргнул. Он принялся перелистывать страницы, бормоча: «Ну да, этот тип ничего другого сказать и не мог!» Затем он взглянул на нас и произнес: «Вы, наверное, здорово повеселились, собирая эти сплетни, ребята? Никогда бы не подумал, что у вас столько свободного времени. Сразу видно, что не так уж вы и заняты вашим никчемным фестивалем».

Перед отъездом Брауэр и Йорк получили указание разработать план проведения бесплатного фестиваля и представить его на рассмотрение к 1 марта. А когда они вновь очутились в своем обклеенном плакатами офисе в Канаде, им позвонил Тони Кокс и сообщил, что Леннон решил подключить к их работе людей, которые будут следить за тем, чтобы фестиваль получил необходимую космическую ориентацию: Дона Хэмрика и его первого ученика Леонарда Холлахана. Затем он обронил еще одно имя, которое взорвалось в голове у Брауэра, словно бомба: Дэвид Снайдерман. Брауэр предчувствовал, что, если в деле будет замешан Снайдерман, им ни за что не удастся получить разрешение у генерального прокурора провинции Онтарио.

Настоящий скандал разгорелся в конце января 1970 года, когда Брауэр поехал на Западное побережье, чтобы успокоить ребят из группы «Джефферсон Эйрплейн», которые здорово обиделись, что Леннон не пригласил их выступить на фестивале. Брауэр допустил грубую ошибку, взяв с собой «космических сенаторов» Леннона. Когда Холлахан развернул перед музыкантами план «космического судна», работающего на одной только психической энергии, и объявил, что Джон и Йоко собираются прибыть на фестиваль на этом безмоторном чуде. Пол Кантер из «Эйрплейн» явно занервничал. «Все это полная туфта! — закричал он. — Люди из космоса и воздушные машины! Если это то, чего на самом деле хотят Джон и Йоко, — то пошли они куда подальше!» Брауэр чувствовал, что его фестиваль может оказаться на грани срыва.