Джон Рональд Роуэл Толкиен. Лучшие сказания

— Толкиен прежде всего популярен в англо- и германоязычном мире. Германцы, кельты и англосаксы воспринимают его книги как определенного рода литературную игру со своим культурно-мифологическим достоянием. Что касается России, то тут нет прямой отсылки к мифологическому прошлому. С нашим славянским тезаурусом играют другие. По литературному и философскому качеству наше отечественное доморощенное фэнтези хуже, чем Толкиеновское, в нем нет результата рефлексии прожитого XIX — начала XX века (в частности, войны), но что-то оно отражает. Чем лучше мы представляем контекст, тем лучше понимаем, что хочет сказать Толкиен.

Не могу сказать, что хорошо представляю, какова была рецепция в России, когда в 1981 году на русском вышла первая часть «Властелина колец». Насколько понимаю, на первом этапе была довольно небольшая группа почитателей из детей интеллигенции и их друзей. Затем, когда в конце 1980-х-1990-х начались процессы социальной трансформации, возник спрос на героическую романтику, и книги Толкиена «попали в струю». Наша современная культура, условно ее можно назвать визуальной, кинематографической, довольно циничная, в ней мало героики, а если и есть, то какая-то несерьезная. И тут получилось, что из книг Толкиена взяли десять процентов — оказался востребован событийный и героический пафос. Видимо, на волне этого явления и возникли все эти религиозные интерпретации в виде Толкиенутых и прочих. Когда же началось формирование более структурированного общества, интерес к его произведениям спал. А новый всплеск интереса подогрел выход кинотрилогии «Властелин колец». В каком-то смысле фильм заменяет текст. Я человек текстов, поэтому для меня это явление, скорее, деградации. Мы постепенно уходим от цивилизации, в центре которой текст, к той, в центре которой образ. С одной стороны, это общество с более быстрым типом взаимодействия, поскольку образ воздействует непосредственно на подсознание, а с другой, такая цивилизация воспринимает текст как тип образа, продуцирующую образы среду. Произведения Толкиена, особенно трилогия, образны и кинематографичны, поэтому какая-то аудитория у них, безусловно, будет. Кроме всего прочего, мы живем в постмодернистской культуре, в которой отсутствует понятие сакральности, а Толкиен дает некое представление о героике, с ней сосуществующей. И то, что человек тянется к таким текстам, — знак цивилизационного дефицита, степенью которого, наверное, и определяется рецепция его произведений.

Наверное, и в дальнейшем «культурное место» Толкиена будет определяться еще и тем, насколько актуален будет литературно-исторический и человеческий опыт XIX — начала XX веков. Будут ли читать Пушкина, Достоевского, Толстого, Диккенса, вплоть до Честертона и Льюиса — современников Толкиена. Конечно, всегда найдутся тинейджеры, которые прочитают эти книжки просто ради развлечения, это естественно, но как культурный факт неинтересно.

— Чем вы можете объяснить появление в России такого количества переводов «Властелина колец»?

— Насколько я понимаю, для Муравьева и Кистяковского было важно интеллектуальное, мифологическое и событийное функционирование текста в рамках русской литературы, а для других переводчиков это был культовый текст, для которого важно именно квази-религиозное его бытование. На одном интернет-форуме я прочитал такие слова: «Как Муравьев с Кистяковским могли такое-то имя так перевести?..» Я понял, что мы находимся не перед возмущением читателя, которому что-то непонятно, а перед возмущением религиозного адепта, увидевшего, что в его «Библии» нечто исказили. Как Лютер мог так перевести? А ведь Лютер как раз был великий переводчик! И вот это обвинение, как мне кажется, показывает, что какая-то часть переводчиков смотрела на текст как на религиозный, и, работая над ним старалась, не дай Бог, не отступать от оригинала, но главное, не особо задумывалась, на какой культурный язык переводить.

— Как возникла идея совместной работы Муравьева и Кистяковского над переводом?

— Они обсуждали планы, делились идеями и как-то отец сказал: «Хорошо бы Толкиена издать, но ведь не издадут!». Андрей Андреевич Кистяковский загорелся идеей: «Не издадут?.. Сейчас посмотрим!». Он был человек, что называется, заводной и отправился улаживать дело в издательство «Детская литература», к Наталье Викторовне Шерешевской. И там согласились на публикацию сокращенного варианта перевода. Ну и они стали работать.

— И как все это происходило?