Несколько лет назад друзья в правительстве выхлопотали ему должность постоянного секретаря в Департаменте петиций, благодаря которой он получил особую шляпу, маленький предмет из слоновой кости и семьсот фунтов в год. Должность не предполагала никаких обязанностей, поскольку никто не помнил, что должен делать Департамент петиций и для чего нужен маленький предмет из слоновой кости. Однако потом друзья сэра Уолтера проиграли выборы, пришли новые министры и объявили, что упразднят синекуры. В числе многих ветвей, которые они отсекли от правительственного древа, оказался и Департамент петиций.
К весне 1807 года начало казаться, что политическая карьера сэра Уолтера близится к концу (последние выборы обошлись ему почти в две тысячи фунтов). Его друзья были в отчаянии. Одна из знакомых сэра Уолтера, леди Уинзелл, отправилась в Бат и там на концерте итальянской музыки свела знакомство с некими дамами по фамилии Уинтертаун, вдовой и дочерью. Неделю спустя леди Уинзелл написала сэру Уолтеру: «Это именно то, чего я всегда для вас желала. Мать грезит великосветским браком и возражать не станет – а если и станет, полагаю, вы сумеете ее обворожить. Что касается денег! ах, мой друг, когда она назвала сумму приданого, у меня слезы выступили на глазах! Как бы вам понравилась тысяча в год? Не буду ничего говорить касательно самой юной особы – увидев своими глазами, вы станете хвалить ее мне куда красноречивее, чем я могу сделать это в письме».
Около трех часов в тот самый день, когда мистер Дролайт слушал итальянскую певицу, Лукас, лакей мистера Норрелла, постучал в дверь дома на Брунсвик-Сквер, куда мистера Норрелла пригласили для встречи с сэром Уолтером. Мистера Норрелла впустили в дом и проводили в красиво обставленную гостиную на первом этаже.
По стенам висели огромные живописные полотна в массивных золоченых рамах. Все они изображали Венецию, однако день выдался пасмурный, лил холодный дождь, и Венеция – город, состоящий из равных частей залитого солнцем мрамора и залитого солнцем моря, – утонула в лондонском сумраке. Бирюза волн, белизна облаков и редкие проблески золота отдавали зеленоватой серостью. Время от времени ветер бросал в окна струи дождя (печальный звук); в сером свете полированная гладь палисандровых шифоньеров и письменных столов орехового дерева превратилась в черные зеркала. При всем своем великолепии комната выглядела на удивление неуютной; не было ни свечей, чтобы развеять мрак, ни огня в камине, чтобы прогнать холод, как будто хозяин или хозяйка обладает великолепным зрением и никогда не зябнет.
Сэр Уолтер Поул поднялся, чтобы поприветствовать мистера Норрелла и представить его миссис Уинтертаун и ее дочери, мисс Уинтертаун. Хотя сэр Уолтер говорил о
– Рад знакомству, сэр, – сказал сэр Уолтер. – Я о вас наслышан. Весь Лондон только и говорит, что об удивительном мистере Норрелле. – И, повернувшись к властной даме, добавил: – Мистер Норрелл – волшебник, мэм, весьма известный в родном Йоркшире.
Дама уставилась на мистера Норрелла.
– Я ожидал увидеть вас совершенно другим, мистер Норрелл, – заметил сэр Уолтер, – мне сказали, что вы
Мистер Норрелл попросил прощения, но сказал, что он действительно практикующий волшебник; сэр Уолтер сделал удивленное лицо. Мистер Норрелл выразил надежду, что не уронил себя в его мнении.
– Нет-нет. Ни в коем случае, – вежливо пробормотал сэр Уолтер.
– Заблуждение, которое вы разделяете, – сказал мистер Норрелл, – я имею в виду взгляд, будто все практикующие волшебники не более чем шарлатаны, – есть результат постыдного безделья английских магов в последние двести лет. Я совершил одно чародейство, которое жители Йорка любезно назвали удивительным, – и все же говорю, сэр Уолтер, что любой заурядный волшебник сделал бы не меньше. Общая летаргия лишила нашу страну лучшей поддержки и оставила нас беззащитными. Именно это я и пытаюсь исправить. Другие волшебники способны пренебречь своими обязанностями, я – нет; я прибыл сюда, сэр Уолтер, чтобы предложить помощь в нынешнем затруднительном положении.