Джони, о-е! Или назад в СССР-4!

Пока мы рассуждали о кино, Кутиков отвлёкся на сведение какой-то записи нашего очередного концерта. Кажется, приезжали две рок-группы из Свердловска и одна из Иркутска. Мы приглашали всех, оплачивая проезд, проживание и гонорар со сборов. Тут уж сколько соберём с билетов. Но ребята на малую мзду не обижались. Они были рады и качественной звукозаписи. Я прослушивал каждую рок-группу и, если они хотели записаться, давал советы. Записаться хотели все, а потому, кхе-кхе, прислушивались и потом удивлялись, как «клёво звучит».

Увидев, что Саша морщится, я потянул Высоцкого за рукав, показав глазами на звукооператора. Мы вышли из студии.

— Едешь в Париж? — спросил я.

Высоцкий рассмеялся.

— Из твоих уст это вопрос звучит банально, Пьер. Конечно еду. Пойду, позвоню Марине, чтобы собиралась. А ты утрясай нашу поездку, чтобы не было мучительно больно на границе. Кхе-кхе…

— Не нравится мне твой кашель, Владимир Семёнович, — крутнул головой я. — Хорошо. Пошёл утрясать. Пошли ко мне в кабинет.

Высоцкий уехал за Влади, когда услышал от меня, что вопрос с поездкой решён. Он радостно стукнул меня по плечу и убежал. Я вернулся в студию звукозаписи и сообщил о том же Кутикову.

— Собираться поедешь? — спросил я.

— А что мне собираться. Сменка у меня здесь. Чистая сорочка, штаны запасные… Денег местных ты мне там выдашь, куплю себе что-нибудь: трусов, футболок, штаны, рубашку… Выдашь ведь валюту? — настороженно спросил Кутиков.

— Конечно, Саша. Там у тебя прилично скопилось.

Глава 14

В Париже мы с Александром разместились на вилле. Владимир с Мариной уехали к себе, и на четыре дня «пропали» из моего поля зрения. Мне тоже было чем заняться: оценил, как работает моя выставка «Московских зарисовок», сделал сверку в банках, где подписал план платежей на следующий год и «выдернул» деньги с резервного счёта на сверхплановые расходы этого года.

Александр тоже не скучал, а бродил ежедневно с обеда и допоздна по Парижу, высматривая, где что продаётся и по каким ценам. И просто дышал, как он выражался, воздухом свободы'.

— Ага. Видел бы ты, до чего доведёт «свобода» Париж в двухтысячных, — мысленно саркастически реагировал я на его тоскливые «вздохи» и «ахи».

На третью ночь, проснувшись в три часа от громкой музыки, я узнал «английский», как мы его назвали, концерт. В концерт входили «бывшие» композиции Стинга[1]. Саша в нём играл партии бас-гитары, клавиш и исполнял несколько песен: «Very breath You Take», «Roxanne» и ещё некоторые. Он их пел в своей, очень далёкой от Стинга, манере и песни получились очень здорово. В исполнении Стинга эти песни мне никогда не нравились, а вот в Кутиков их просто преобразил. Но то, что эти песни когда-то звучали иначе, знал только я.

Поняв, после пятого прослушивания его композиций, что мой «постоялец» скорее-всего не угомонится, я спустился в студию звукозаписи и застал там Александра в компании с тремя молоденькими девчушками. Двоих он обнимал, сидя на диване, и что-то говоря им склоняясь то к одной, то к другой. Третья сидела перед диваном на ворсистом половом покрытии с закрытыми глазами и бокалом вина.

— О! Гёрлз! Зис из Пьер! — прокричал Александр по-английски. — Зис из хиз хаус… Э-э-э… Мать его! Совсем не знаю английский. Хи хэз зис хаус, короче. Пьер, помоги мне с ними справиться. Я в одном баре поиграл на гитаре. Они привязались так, что я отвязаться никак не смог.

К моему удивлению, Александр не выглядел слишком пьяным, как, впрочем, и девчонки.

— Вы кто, девушки? — спросил я по-английски, почему-то догадываясь, что они не француженки.

— Я Элис, это — Мэри и Клара, — отреагировала на мой вопрос сидевшая по правую, от Александра, руку девушка. — Твой друг пригласил нас к тебе в гости. Это и вправду твой дом? Шикарный дом. Ты тоже музыкант, да?

— Они давай тут везде лезть и всё лапать, — растеряно сказал Саша. — Пришлось усадить на диван и включить музыку, а стояла то эта плёнка… А они раскумарились и сейчас кайфуют.

В студии, действительно, чувствовался сладковатый запах конопельного дыма.

— Я специально погромче включил, чтобы ты проснулся. Мне одному с ними было не справиться. Вот и вина им дал, чтобы сбить приход.

Александр говорил на русском, поэтому девчонки на его грубость не отреагировали.

— Ты тоже русский? — удивилась сидевшая на полу Клара, не открывая глаза.

— Я француз, девочки. А вы, я понял, американки? Студентки, что ли?

— Как догадался? — удивилась Клара, открыв глаза. — О! А он красавчик! Чур он мой!

— Ага! Раскатала губу! — пролаяла по-немецки та, которую назвали Мэри. — И не Мэри я, а Марта.

— Ух ты! — удивился я по-русски. — Интернационал.

— Какой интернационал? — спросила Клара, поняв единственное слово. — Вы коммунисты?

Я понял, что эту компанию оставлять одних никак нельзя и «вписался в коллектив», взяв из навесного шкафа себе бокал, налив вина и, сменив бобину, расположился в кресле. Завязалась «светская» беседа из которой мне стало понятно, что девчонки — студентки Гарварда.

— Нихрена себе, — подумал я и тут входная дверь подала сигнал тревоги. В смысле, э-э-э, в неё позвонили.