Джонни и бомба

— Но я там был? И вы что-то узнали?

— Слезь, мне дышать нечем!

— Рассказывай давай!

— Тебе нельзя знать, что произойдет в будущем!

— Кто это сказал? Кто сказал, а?

У Холодца за спиной раздался вой. Холодец обернулся. Бигмак оторвал затылок от пола и тоже посмотрел на то, что творилось за спиной Холодца.

Кот Позор лениво потянулся, зевнул и спрыгнул с груды пакетов. Он величаво прошествовал на мягких лапах вдоль замшелой стены (зигзагом, ибо иначе ходить не умел) и скрылся за углом часовни.

— Куда это он? — удивился Холодец.

— Я почем знаю? Слезь, говорю!

Они осторожно двинулись следом за котом. Позор не обратил на них внимания.

У дверей часовни кот улегся, вытянув передние лапы.

— Первый раз вижу, чтоб он оставил тележку, — сказал Бигмак.

А потом они услышали.

Тишину.

Нет, звуки города никуда не делись. В каком-то баре по-прежнему дребезжало пианино. Раздался скрип двери, чей-то смех… Где-то медленно проехала машина. Но все эти звуки вдруг стали очень далекими, словно доносились из-за толстой невидимой стены.

— Слушай, эта бомбежка…— проговорил Холодец, не сводя глаз с кота.

— Какая бомбежка?

— На которой зациклился Джонни.

— И что?

— Ты не помнишь, когда она должна случиться? Он вроде говорил. Мне кажется, времени осталось мало…

— Класс! Ни разу в жизни еще не видел настоящей бомбежки! — обрадовался Бигмак.

Позор принялся мурлыкать. Оглушительно.

— Знаешь, у меня есть сестра в Канаде, — взволнованно произнес Холодец.

— И что? Она-то тут при чем?

— Э… она мне как-то раз прислала открытку. И на открытке был утес, куда индейцы загоняли стада бизонов, чтобы те упали с обрыва и разбились.

— Знаю! Это серия «Чудеса географии», да?

— Ага… И был один индеец, которому приспичило узнать, а на что это похоже, если смотреть на утес снизу? Вот почему это назвали «Прыжки разбитых голов». Честно.

Оба посмотрели на часовню.

— В девяносто шестом она по-прежнему на месте, — сказал Бигмак. — То есть, я хочу сказать, ее не разбомбят.

— Да, но тебе не кажется, позади нее будет как-то спокойнее?

Где-то в городе взвыла и тут же смолкла сирена.

С Парадайз-стрит доносились приглушенные звуки. На миг мелькнул свет — должно быть, кто-то выглянул из-за плотных штор. В одном из погруженных во тьму садов раздался крик.

— Здорово! — сказал Бигмак. — Только попкорна не хватает.

— Но ведь там живые люди! — возразил Холодец, который понимал, что в число живых людей, с которыми происходит беда, может войти и он сам.

— Нет, сирена-то сработала! Они все отсидятся в бомбоубежищах. В том-то вся и фишка. И вообще, это ведь все равно должно произойти, верно? Это же история! Все равно как если б мы отправились в тысяча шестьдесят шестой посмотреть на битву при… при чем-то там. Не каждый день увидишь, как на воздух взлетает целая консервная фабрика.

На Парадайз-стрит, несомненно, царила суматоха. Холодец слышал, как суетятся люди. С ближайшего конца улицы доносились такие звуки, будто кто-то марширует в жестяном корыте.

А потом…

— Слышишь? — неуверенно спросил Биг-мак.

Позор сел и встревоженно огляделся. С востока приближался негромкий гул.

— Класс! — восхитился Бигмак. Холодец попятился.

— Это же не по телевизору! —. пробормотал он.

Гул приближался.

— Жаль, я фотоаппарат не взял, — посетовал Бигмак.

Дверь одного из домов на Парадайз-стрит отворилась. Через улицу протянулась дорожка желтого света, маленькая фигурка пробежала по ней и остановилась посреди мостовой.

— Наш Рон вам покажет! — закричала фигурка.

Гул наполнил все небо.

Бигмак и Холодец бросились бежать одновременно. Одним прыжком преодолев церковный дворик, они кинулись к мальчугану, который выплясывал посреди улицы, грозя небесам кулачком.

Самолеты уже были прямо над головой.

Бигмак добежал первым, схватил мальчика в охапку, юзом затормозил на булыжниках и бросился обратно к часовне.

Они были на полпути к церквушке, когда раздался свист.

Они были на верхней ступеньке, когда первая бомба взорвалась в садах.

Они едва успели обогнуть часовню, когда вторая и третья бомба разнесли консервную фабрику.

Они упали и прижались к земле, когда бомбы дождем посыпались на улицу, наполнив все вокруг ревом столь громким, что он закладывал уши как вата, и светом столь ослепительно-белым, что плотно сжатые веки были ему не помеха. А потом рев достиг земли, и она пошла волнами, как покрывало, которое встряхнули.

Вот это-то и было самое жуткое, рассказывал потом Холодец. Хотя ему было нелегко решить, что же было самое жуткое, потому что жутким было все. Но земле полагается оставаться твердой и надежной опорой, а не проваливаться куда-то, чтобы потом взлететь снова и больно поддать тебе снизу.

Потом раздался звук, похожий на жужжание тысяч разъяренных пчел.

А потом остался только шум рушащихся кирпичных стен и треск пламени.

Холодец поднял голову, очень-очень осторожно.

— Ох…— только и смог выдавить он.

На деревьях позади него не было листьев. А стволы почему-то искрились.

Он медленно поднялся на ноги и посмотрел поближе.

Стекло. Стволы деревьев были густо утыканы осколками стекла. Листьев больше не было, только стекло.