Джонни Тремейн

Посетительница была в восторге от такого хорошего слушателя, от его сочувственных расспросов. Джонни остановился в дверях и заслушался, позабыв даже, зачем пришёл. Он не подозревал, что свиньи и старые рыночные торговки могут быть так занимательны. Очевидно, всё дело было в подростке с вдумчивым лицом и чёрными прямыми, как у индейца, волосами, который стоял за конторкой в белой блузе и кожаном переднике. От него исходило какое-то особое обаяние, благодаря которому старая кумушка вдруг оказалась великолепной рассказчицей.

Когда Джонни вошёл в мастерскую, подросток приветствовал его небрежным кивком головы, и, даже после того как кумушка ушла, он не сразу заговорил, а продолжал некоторое время молча набирать. Джонни, впрочем, ничего обидного не почувствовал в этой кажущей небрежности. У него было такое чувство, словно они в знакомы. В необыкновенном подростке ничего не было суетливой удали бостонского подмастерья. А Джонни вдоволь насмотрелся на этих молодцов за последний месяц: в какие-нибудь три минуты они угадывают, зачем человек пришёл к ним, определяют, что он им не подойдёт, и человек снова оказывается на улице.

Набрав объявление, он вынул из-под конторки корзину, поставил её на стол и пододвинул к столу два табурета.

— Почему же вы не садитесь? — сказал он. — Ешьте! Жена хозяина — она мне тётка — всегда даёт мне столько, что я никак один не управлюсь.

Еле взглянув своими ленивыми чёрными глазами сторону Джонни, он, казалось, оценил всё. И то, что перед ним голодный человек, и то, что человек этот ему по душе. Он был доброжелателен без назойливости. Спокойно извлёк он складной нож и отрезал несколько кусков от продолговатого каравая. На столе появились сыр, яблоки и ветчина.

Ветчина напомнила типографскому подмастерью кумушку с её свиньёй.

— Я вырос в деревне, — сказал он, — а не знал, что свинью можно дрессировать. Ты разве не хочешь ещё хлеба? Бери!

Джонни колебался. Всё это время он держал свою покалеченную руку в кармане. Теперь её придётся вынуть — или уйти голодным. Взяв нож в левую руку, он тихонько извлёк правую и стал придерживать ею хлеб. Нелегко было резать жёсткую корку левой рукой, и Джонни пришлось повозиться. Подмастерье ничего не сказал и, слава богу, не предложил своей помощи. Разумеется, он заметил его руку, но, во всяком случае, не таращит на неё глаза и не лезет с расспросами. Так вот он какой: всё видит и ничего не говорит! Поэтому-то Джонни и сказал ему прямо:

— Я ищу работу — такую, чтобы можно было… с моей рукой…

— А ведь совсем свежий ожог.

За всё время, что Джонни ходил по мастерским, это было первое умное замечание, какое ему довелось услышать по поводу своей руки.

— Это у меня случилось в июле. Я… был подмастерьем у серебряных дел мастера. Я ошпарил её раскалённым серебром.

— Понятно. Значит, о ремесле, которому ты выучился, думать не приходится.

— Да. Работать часовщиком или изготовлять точные приборы я бы ещё согласился, но пойти в мясники или там в мыловары не желаю, вот и всё.

— Так.

— Если я не найду себе работы по сердцу, я тогда… тогда…

Смуглый мальчик задал ему вопрос, которого Джонни сам себе не решался задать:

— Что тогда?

Джонни поднял худое, бледное своё лицо. Он открыл рот, но ответил не сразу.

— Тогда — не знаю что. И думать не хочу.

Видимо, типографский подмастерье тоже не знал, «что тогда». Он сказал всего лишь:

— Хочешь ещё сыру?

Тут-то Джонни и разговорился. Он рассказал о семействе Лепэм и о том, как он не в состоянии даже благодарить Циллу за то, что она ему всегда подсовывает что-нибудь поесть. Каким злым и раздражительным он стал! Как грубит всем, кто выказывает ему сочувствие! И что работу-то ищет совсем не так, как следовало бы. Он рассказал подробно о том, как с ним произошло несчастье, и рассказывал не тем заносчивым тоном, каким обычно отвечал на расспросы добрых людей. Он почувствовал, что только теперь, в разговоре с Рэбом — так, оказывается, звали его нового знакомца, — ему удалось увидеть себя и свои дела как бы со стороны.

Вернулся с обеда мистер Лорн. Он был женат на тётке Рэба. Это был молодой человек учёного вида, с лицом остреньким и живым, как у лисички. При его появлении Рэб не вскочил и не бросился к станку, как это делают подмастерья, желая выказать перед хозяином своё прилежание. Он спокойно продолжал жевать бутерброд с сыром, без всяких этих «да, сэр», «нет, сэр», «пожалуйста, сэр».

Тотчас вслед за мистером Лорном в мастерскую ввалились два мальчугана в больших передниках — близнецы Уэбб. В обеденный перерыв они, должно быть, ходили вместе с хозяином обедать к нему домой, напротив. А Рэб обычно брал с собой корзину с едой и оставался сторожить типографию.

Близнецов усадили за работу. Мистер Лорн стал намазывать краску на подушечку. Джонни почувствовал, что пора уходить. Рэб проводил его до двери, на ходу дожёвывая свой бутерброд с сыром.

— Не знаю, чем у вас там кончится, — сказал он. Конечно, работа для вас нашлась бы и здесь, да вот понравится ли…

— Верно, какая-нибудь чёрная работа?

— Ну да, не особенно интересная.