Джонни Тремейн

Британские солдаты занимались своим делом, словно и не замечали направленных отовсюду недоброжелательных и любопытных взглядов. Они были уверены, что один вид их обмундирования и выправки должен навсегда отбить охоту у этих провинциалов и мужиков вступать с ними в бой. Однажды Рэб в своём безудержном желании заполучить ружьё совсем потерял голову и совершил несвойственный ему безрассудный поступок. Мальчики стояли возле составленных в козлы мушкетов. Рэб принялся объяснять преимущества этого оружия и, увлёкшись, протянул руку и прикоснулся к затвору одного из мушкетов.

Совершенно хладнокровно, не выказывая при этом ни малейшего гнева, один из конных офицеров, который болтал поблизости с двумя бостонскими барышнями (барышни сочувствовали тори), приподнялся в стременах и плашмя ударил Рэба саблей по голове. Затем как ни в чём не бывало повернулся к своим собеседникам и продолжал любезничать с ними. Рэб даже не понял, откуда на него обрушился удар.

Тут же подъехал сержант и закричал:

— Посторонним не вмешиваться! Эй вы, назад! Все назад!

Джонни оставался подле Рэба, который лежал без чувств. Впрочем, после этой внезапной вспышки к мальчикам отнеслись неплохо. Никто не заколол саблей Джонни за то, что он ослушался сержанта и оставался подле товарища. Какой-то человек, уже немолодой, с седыми волосами, как оказалось — военный лекарь, подошёл к ним, потребовал воды, обмыл Рэбу лицо и сказал, что он приходит в себя и чтобы Джонни не беспокоился.

— Что он сделал?

— Смотрел на ружьё.

— И трогал его?

— Д-да…

— И ему дали за это по башке? Только-то? Он легко отделался. Стащить солдатское ружьё — проступок очень серьёзный. Как это только лейтенант Брегг его не убил?

Рэб невнятно произнёс:

— Я и не думал красть его. А ведь это мысль! Вот я… вот я… — Он ещё не совсем оправился от удара. — При первом случае я…

Лекарь рассмеялся.

— Вот что, мальчики, — сказал он уже серьёзным тоном, — бросьте вы эти разговоры. Поймите, что нам находиться здесь у вас, в вашем Бостоне, так же тошно, как вам видеть нас у себя. Я бы предпочёл быть дома, в своём Бате, с женой и детишками. Все мы влипли в неприятную историю! Но если мы и вы будем держать себя в руках и не позволим себе распускаться, то уж, верно, как-нибудь поладим. В конце концов, мы одна нация!

Слушая его, Джонни испытал чувство, которое впоследствии ему не раз предстояло испытывать. Эти люди выкинут что-нибудь, с точки зрения Джонни, совсем непростительное (ведь они чуть не убили Рэба за то только, что он прикоснулся к их ружью) и в следующую же минуту оказываются такими дружелюбными и милыми, что Джонни невольно проникается симпатией к ним, во всяком случае к некоторым из них. Заметив на Джонни сапоги со шпорами, лекарь сказал:

— У меня тут двоюродный брат в Кембридже. Никак не удаётся мне с ним связаться. Может быть, вы, мальчики, знаете кого-нибудь, у кого была бы хорошая лошадь и кто взялся бы доставить моё письмо?

Рэб губами подал Джонни знак: «да».

— У меня хорошая лошадь.

— Зайди ко мне сегодня в час пополудни. Я квартирую у мистера Шоу, на Северной площади.

На обратном пути Рэб сказал:

— Отвезёшь одно письмо, а там, глядишь, последуют другие поручения. Может быть, нам таким образом удастся узнать кое-что интересное для Сэма Адамса, доктора Уоррена и Поля Ревира. Ведь своих ординарцев англичане не посмеют гонять — будут бояться, что их убьют.

— Я и сам подумал об этом.

Но, когда в час дня он с Гоблином стоял на Северной площади и лекарь с приветливой улыбкой протянул ему письмо и отсчитал деньги, одно обстоятельство расстроило Джонни. Дом Поля Ревира находился совсем рядом. И перед этим домом стояла девчонка его возраста. Подавшись вперёд, она высунула самый длинный и самый красный язык, какой ему когда-либо доводилось видеть. Занося ногу над крупом Гоблина, он услышал, как она противно, нараспев, кричала ему вслед:

— Он любит ан-гли-ча-а-ан! Он любит ан-гли-чан!

Зато вечером, когда он, возвратившись, пошёл к мистеру Ревиру и сообщил ему, что мистер Шэртлиф из Кембриджа, которого до сих пор считали умеренным вигом, был на самом деле вождём тори в графстве Мидлсекс, Джонни снова повстречался с мисс Ревир.

— Отец говорит, — чистосердечно призналась она — что не всегда следует верить своим глазам…

— Верьте себе сколько вам угодно.

Джонни был доволен. Он содрал с лекаря втрое больше, чем посмел бы взять с янки, и к тому же из слов мистера Шэртлифа, которые тот небрежно ронял, читая письмо жене, услышал кое-что полезное.

— Мне очень понравился ваш язык, — продолжал он. — Он такой длинный и красный, что я сперва подумал, будто передо мной борзая, наряженная в юбки. Я и не догадался, что вы барышня.

2