Джонни Тремейн

— Несколько дней придётся пиво пить стоя, — сказал он в пространство, не обращаясь ни к кому в особенности. А затем, как бы вспомнив что-то: — Хм, пиво… Эй, кухня! — крикнул он тем властным голосом, каким, по наблюдениям Джонни, кричали всё молодые офицеры, обращаясь к прислуге. — Две кружки пива сюда, во двор. — Он повернулся к Джонни: — Как зовут вашу лошадь?

— Гоблин.

— Мы выпьем за здоровье Гоблина. Эту кружку молодому человеку, мальчик! Вы, конечно, знаете, что лошадь, которая так шарахается, безнадёжна?

— Да, мне говорили, что она никогда не будет смирной.

— Если б её характер соответствовал внешности, чего бы я только не отдал за такого коня! А тут… я и пятнадцати шиллингов за него не дам… Разве что… — Лейтенант неожиданно улыбнулся. — Разве что для себя. Он берёт барьеры?

— Нет, мы ездим без фокусов.

— В конце выгона наши поставили несколько плетней. Если вы как-нибудь окажетесь в тех краях и я там буду, я вам покажу кое-какие приёмы.

— Благодарю вас, сэр.

— А вас он тоже сбрасывает?

— Бывает. Я бы и сам очутился не знаю где, если бы простыня…

— Ах, эта простыня! Ха-ха! Здорово придумали! Ничего не скажешь. Эй ты, чёрномазая… на, можешь допить моё пиво да отнеси кружки на кухню.

И, всё ещё посмеиваясь, лейтенант пошёл по своим делам.

С того самого дня, когда Гоблин вывалял лейтенанта Стрейнджера в грязи, к Джонни перестали приставать английские мальчишки-конюхи. Когда ему стало трудно добывать овёс и сено для Гоблина, они позволяли ему брать у них.

Между тем Дав, который постоянно клялся и божился в своей преданности Англии — а Джонни знал, что он и в самом деле был убеждённый тори, — сделался постоянной мишенью для их шуток. Дав судорожно цеплялся за Джонни, и Джонни его всегда защищал. Это получалось как-то само собой. Таким образом, Дав снова вкрался в его жизнь. Большую часть своего досуга он стал проводить в конторе «Наблюдателя», где только и делал, что ныл, всех объедал и до смерти опротивел Джонни и Рэбу. Но Рэб говорил — и Джонни понимал, что он прав, — что англичане не будут вечно так вот смирно сидеть в Бостоне. В один прекрасный день они выступят и захватят военные припасы, которые скопили провинциалы (англичанам, конечно, об этих припасах было известно). И тогда очень возможно, что конюх полковника будет знать за несколько дней или хотя бы часов о предстоящем выступлении. Так что не стоит ссориться с Давом. Хорошо было Рэбу рассуждать! Рэб проходил боевую подготовку в войсках. А что мог Джонни? Терпеть скуку во имя родины, вот и всё.

4

Джонни задумчиво возвращался из Милтона по длинному пустынному Перешейку. Впереди маячила виселица, за ней — городские ворота. Каким далёким теперь казалось ему то время, когда он обжёг себе руку и узнал о гнусной роли, которую играл Дав в его несчастье! Как люто возненавидел он его тогда! Он поклялся расквитаться с ним, с этим лгунишкой и ханжой, — ведь Дав изобразил мистеру Лепэму дело так, будто хотел лишь научить Джонни покорности воле божьей! И вот теперь, когда Джонни каждый день встречался с Давом в «Чёрной королеве», он с трудом мог припомнить и ненависть свою и клятвы мести. Видно, ненависть и жажда мести — недолговечные чувства. С тех пор у него появилось много новых друзей. Мир мастерской Лепэма и его семейства отошёл в прошлое. Но старика Лепэма, умершего этой весной, он в воспоминаниях любил больше, чем тогда, когда у него работал. Теперь даже миссис Лепэм казалась ему не такой уж плохой. Бедная женщина, сколько сил и труда тратила она, чтобы кормить их всех, чтобы мальчики её всегда были в свежих белых рубахах, чтобы пол был всегда чист, а медная посуда сверкала! Нет, конечно, никогда не была она тем чудовищем, каким он представлял её себе год назад! Не было случая, чтобы кто-нибудь встал раньше неё. Тогда он рассуждал как ребёнок и думал, что ей нравится вставать раньше всех. Теперь он понимал, что и она, верно, была бы не прочь иной раз понежиться в постели не хуже Дава. Он вспомнил, как, когда не было денег на мясо, она шла от лавки к лавке, пока не находила мясника, который соглашался принять в уплату за свой товар замочек для бумажника, или рыботорговку, которая обменяла бы корзину селёдки на пару серёжек. Она торговалась и бранилась, а Джонни презирал её за мелочность: теперь он вырос и понял, что она вела героическую борьбу за то, чтобы прокормить всех своих чад и домочадцев. Конечно, Медж будет здоровенной женщиной из породы большеруких и громогласных, — ну и что же? Разве это такая уж плохая порода? Затем он с сочувствием вспомнил Доркас и её мечты о красивой жизни. Неужели ей с её любовью к тонкому фарфору так и суждено всю жизнь есть из оловянной посуды? Бедняжка, не очень-то роскошно предстоит ей жить со своим Фритцелем-младшим! Джонни мысленно пожелал ей счастья.